Возгарка II - Ксения Ахметшина

ведь я почти ничего не знаю о ребёнке, которого забрал под свою опеку. Смешно, особенно с учётом прямого доступа к её разуму и памяти. Я настолько увлёкся яркими детскими эмоциями и сиюминутными переживаниями, что даже не пытался копать глубже.

Я вышел на нос корабля, вдохнул воздух, наливающийся грозой. Потом подошёл к старому другу:

— Войко, ты помнишь Марику?

* * *

За окном барабанил дождь, мы стояли на якорях в прибрежной заводи. Дневная смена и моя подопечная покачивались в гамаках. Войко ложиться отказался и занимался мелкими работами: возился с инструментами, смазывал, протирал. Я валялся на тахте, немного умирал и читал книгу по ликантропии. Точнее пытался.

Невзирая на боль, терзавшую мою дохлую плоть, и необходимость разобраться в волчьем вопросе, мысли так или иначе возвращались к посапывающей в гамаке девчонке. Малявке снились тихие, непримечательные сны, лишь немного утолявшие мои страдания, так что погружаться в эти грёзы я не видел смысла.

Меня занимала вовсе не сама она. Периодически я ловил себя на мысли, что выискиваю в чертах Ярки свою давнюю пассию. Но не мог представить Марику в детстве, да и глаза у дочурки не такие красивые — просто светло-карие, видимо, отцовские.

«Войко, если что, меня нет», — сообщил я мысленно.

«Ты же не собрался прошерстить воспоминания Ярочки, чтобы увидеть её мамку?»

«Я должен сам всё узнать».

«Рахард!» — Бронислав отложил работу.

«Я осторожно, она ничего не заметит».

«Всё равно не надо! Ты можешь ненароком обронить в её сновидения свои мысли и воспоминания — как со мной тогда. Хочешь, чтобы Ярочка узнала, что ты оприходовал не только её сестрицу, но и родную мать? Она только начала оттаивать, но после таких новостей никогда тебя не простит».

«Я подарил ей бессмертие, неужели этого не достаточно в качестве извинений?»

«За её собственную отнятую жизнь — возможно. Но маму она тебе не забудет!»

«Всё будет хорошо».

«Не делай этого. Если поймёт, не оправдаешься. Не порти всё!»

«Хватит, Войко, у тебя уже венка на лобешнике напряглась, того гляди лопнет».

Бородач шумно выдохнул, взял инструменты и потопал к выходу.

— Проверю трюм, вдруг затекает, — буркнул он у комингса, не оборачиваясь.

После установления ментальной связи мне не требовалось прикасаться к девчонке или смотреть ей в глаза, чтобы проникнуть даже в самые потаённые глубины её разума. Потому я остался валяться на мягком ложе — просто смежил веки и позволил себе свободно скользнуть по связующему нас туннелю.

Её сознание уже превратилось в рваные обрывки. Сновидения девчонки сплетались из калейдоскопа переживаний, полученных за день, из старых образов, нерешённых терзаний, сладких надежд и кучи детских глупостей.

Я побудил её думать о маме.

Нахлынула лавина воспоминаний: самых разных, непоследовательных, но в каждом была Марика.

Я видел всё глазами ребёнка, а потому женщина казалась высокой и прекрасной, как божество. Я видел её улыбку. Видел, как они вместе вышивали, делали кукол из подручных материалов, лепили свистульки, готовили. Видел, как Марика катала дочку на качелях и санках, а девочка задорно смеялась. Невольно кольнула мысль, что я ни разу не слышал смех рыжего котёнка вживую. Но я подавил собственный внутренний монолог, чтобы случайно не начать транслировать его в сновидения ребёнка — пусть она и не запомнит этого.

Человек запоминает лишь то, что родилось в его мозге непосредственно перед пробуждением. Но случайно посеянные зёрна могут прорасти в её подкорке и вернуться позже в виде новых снов или смутных терзаний, так что Войко беспокоился не зря.

Благодаря Ярочке я увидел, какой Марика стала. Да, старше, но постареть не успела. Сделалась ли она серьёзнее? Пожалуй. Но не поросла жёсткой шкурой склочной бабы. Она осталась заботливой, нежной, но глаза поумнели, в них появился оттенок тоски.

Затем пришли другие воспоминания.

Староста обручает Марику с этим усатым мужиком, Седлаком…

Маму хватает за руку вампир и задирает рукав…

Большой живот.

— Можно потрогать?

Пинается.

— Там братик или сестрёнка?

— Как предки решат.

Затем крики рожающей женщины. Испуг. Смятение. Непонимание. Окровавленные полотенца и простыни. Мертворождённый ребёнок в крови, его задушила пуповина. Кровотечение не удаётся остановить, повитуха бормочет заговоры, хлопочет, но не справляется.

— Мама, мамочка! — детская ладошка дёргает женское плечо.

Но Марика молчит. Её рот приоткрыт, глаза смотрят в потолок большими бирюзовыми бусинами. В этих самоцветах нет больше блеска, вся жизнь ушла.

Девочку уводит Анна.

Похороны. Страшные, ужасающие.

Осиновый кол пробивает белую ткань…

Нет, достаточно.

Девчонка заворочалась во сне, но я не позволил ей проснуться.

Не хочу, чтобы Ярочка видела кошмары и тем более запомнила их, нужно, чтобы эти воспоминания поблёкли. Совсем стирать не буду, всё же они принадлежат ей как немногое, что осталось от матери. Но ни к чему давать им столько красок.

Родильная горячка и похороны, потом её собственная лихорадка, когда дошло до галлюцинаций о матери. Ах да, ещё холодная ночь в трюме под стоны сестры. Всё это останется,