Покидая Аркадию. Книга перемен - Юрий Буйда

Ефим сам отскоблил и отмыл комнату деда, сменил дверной замок, развесил по стенам свои рисунки и спрятал браунинг в надежном месте.

Мать ходила по дому в шелковом халате, пила водку и перебирала эскизы театральных декораций, за ужином рассказывала, как сегодня хорошо поработала, то и дело роняла вилку и высоко вскидывала голову, чтобы никто не подумал, что она пьяна.

Третьим жильцом дома была Венера. Эта девочка, ровесница Ефима, была дочерью двоюродной сестры Киры Георгиевны – Эльвиры, покончившей с собой из-за несчастной любви. Невысокая, крепкая, с глянцевой кожей и раскосыми глазами, Венера редко открывала рот и смотрела на всех исподлобья. С утра до вечера она не снимала фартука, в котором позвякивали ключи от дома, подвала и кладовок: девочка была при Кире Георгиевне и уборщицей, и кухаркой, и прачкой.

Через несколько дней Ефим познакомился с человеком по фамилии Дарьялов-Пропись, пожилым актером, любовником Киры Георгиевны, ради которого она сходила в парикмахерскую, надела платье с блестками и купила коньяк.

Дарьялов-Пропись привез фрукты – полкило неважных яблок, цветы и только что вышедшую книгу своих мемуаров под названием «Жизнь моя, сцена!». Кира Георгиевна ахала, прижимала книгу к груди и закатывала глаза, а Дарьялов-Пропись, выпивший на скорую руку стакан коньяка, снисходительно поглядывал то на нее, то на Ефима, постукивал по столу пальцами, унизанными кольцами и перстнями, и рокочущим баритоном жаловался на интриганов, которые опять лишили его главной роли в каком-то «упоительно свежем спектакле». Его мясистое лицо с тщательно пробритыми складками оставалось при этом неподвижным.

Дарьялов-Пропись провел в их доме три дня, бродил по комнатам в махровом халате, чесался, курил трубку, ел, пил и говорил, скучливо позевывая, но оживлялся, как только в комнату входила Венера, которую он называл Верочкой.

– Вам бы маленькое платье и шелковые чулочки, Верочка, – говорил он, ощупывая взглядом фигуру девочки. – Что-то летящее, легкое… брюки вас тяжелят…

Ефим видел, как перед отъездом Дарьялов-Пропись поймал Венеру в коридоре, прижал животом к стене и зашептал что-то ей на ухо. Она стояла, покорно опустив руки, и не шелохнулась, пока он ее лапал.

Вечером она поднялась к Ефиму, прошла вдоль стен, увешанных рисунками, и спросила:

– Меня можешь нарисовать?

– Могу, – сказал он.

Венера сняла фартук, свитер, брюки, лифчик, трусы.

– Носки, – сказал Ефим. – И сядь там.

Она сняла носки и села на стул.

– Повернись… грудь вперед, еще… голову повыше… левое бедро чуть ниже… вот так…

Через час рисунок был готов.

– И все? – спросила она.

– Зачем я буду старику ломать кайф? – сказал Ефим. – Ему же целка нужна.

– У твоей матери экзопротез, – сказала она. – Рак молочной железы. Вместо груди – контурированный экзопротез. И она меня кормит уже который год.

– Одевайся, – сказал он, вешая рисунок на стену. – Спокойной ночи.

С первых же дней Ефим стал в поселковой школе звездой. Рослый голубоглазый блондин, атлетически сложенный, хорошо одетый и знающий слова вроде «участь», «клейкий» или «баснословный», вызвал переполох среди девушек и злость у парней.

В первый же день он подошел на большой перемене к гиганту Шварцу и одним ударом отправил его в нокаут, а Китайца сбил с ног и вывозил лицом в луже. После этого позвал их в рощу за школой и сказал, что ему нужна помощь. Шварц и Китаец переглянулись, кивнули.

В субботу приехал Дарьялов-Пропись.

Увидев Венеру в мини-юбке, чулках и туфлях, он так разволновался, что не заметил, как напился.

– Фимочка, – сказала Кира Георгиевна, – может, вы прогуляетесь по холодку? Дмитрий Семеныч, погуляйте с Фимочкой…

Дарьялов-Пропись выпил еще полстакана коньяку, с трудом надел пиджак и плащ, прикурил сигарету фильтром, расхохотался и чуть не упал с крыльца.

На улице он взял Ефима под руку, и они двинулись к фонарю у автобусной остановки, потом свернули в кусты, тянувшиеся до опушки леса.

– Надо отлить, – сказал Дарьялов-Пропись, смеясь дурным смехом. – Отлить!

– Там болото, – сказал Ефим. – Лучше туда, направо.

Он остался на тропинке, закурил, прислушиваясь к звукам, доносившимся из кустов.

Минут через пять в кустах раздался сдавленный протяжный стон, потом Дарьялов-Пропись застонал и заплакал в голос, а потом послышался глухой удар, затрещали ветки, и на тропинку вышли Шварц и Китаец.

– Все в порядке? – спросил Ефим.

– Ага, – сказал Шварц. – Я бы так нашу англичаночку…

– А он не сдохнет? – спросил Китаец.

– Не должен, – сказал Ефим. – Сваливайте, а я тут пока погуляю.

Шварц и Китаец скрылись в темноте.

Через час Ефим кое-как привел Дмитрия Семеновича в чувство и притащил домой.

С ног до головы грязный, в собственном дерьме, крови и блевотине, еле передвигающий ноги, Дарьялов-Пропись не мог сказать ничего вразумительного – только плакал от боли и унижения.

Под причитания Киры Георгиевны Венера и Ефим раздели несчастного, обмыли и уложили, а одежду бросили в стирку. Ни бумажника, ни документов при нем не оказалось.

На следующий день, едва дождавшись, когда Кира Георгиевна погладит его брюки, Дарьялов-Пропись оделся, вызвал такси и уехал.

Кира Георгиевна пила и рыдала до вечера.

После ужина она наконец ушла спать, и Венера сказала, не поднимая глаз:

– Если хочешь, я надену юбку и чулки.

– Нет, – холодно сказал Ефим, ковыряя в зубах спичкой. – Надевать ничего не придется…

Утром Венера сходила для него за сигаретами – триста метров до киоска и обратно. На нее таращились дети, бежавшие в школу, взрослые, направлявшиеся к электричке, продавец в киоске тоже таращился, отсчитывая сдачу, но она и бровью не повела. Взяла пачку сигарет левой рукой, зажала сдачу в правой, вернулась домой, отдала сигареты и сдачу Ефиму и только после этого надела трусы, лифчик, носки, брюки, свитер, домашние туфли и села чистить картошку к обеду.

По вечерам Ефим, Шварц и Китаец грабили пьяных, которые шли с электрички домой через лес. Если пьяный сворачивал в кусты, чтобы справить нужду, его били по голове гирькой, спрятанной в шерстяном носке, обирали и убегали. Чаще всего добыча была небольшой – немного денег, сигареты, но однажды повезло – в кармане пьяницы оказался мобильный телефон, который Китаец продал за пятьсот баксов. Еще раз им подфартило весной, когда они стали владельцами ноутбука. Чтобы продать его, пришлось ехать в Москву, но дело того стоило.

Сестра Китайца по пьянке рассказала о деньгах, которые рэкетиры каждую неделю собирают с ларечников и увозят в Москву. Ефим проследил за бандитами, понял, что они приезжают на одной и той же «бэхе» примерно в одно и то же время и возвращаются в Москву через деревню Кураево. Их уже пытались ограбить, но в тот раз бандиты промчались через деревню не останавливаясь, сбивая прохожих и стреляя из окон машины. Значит, действовать надо было продуманно и решительно.