Влюбленные лжецы - Ричард Йейтс

Она продолжала и продолжала, и кончилось все это ровно так, как Рассел и предполагал. Пока ее отчитывали, Нэнси сидела молча, с застывшим лицом, опустив глаза в тарелку, — она даже умудрилась немного поесть, как бы демонстрируя, что она выше всего этого, — но в конечном итоге рот у нее задрожал. Губы предательски задергались, все меньше поддаваясь контролю, а потом и вовсе раскрылись, застыв в гримасе отчаяния и обнажив две недожеванные горошинки, — и вот она уже рыдала вовсю, не издавая при этом ни единого звука.

Ко второй половине занятий они опоздали оба, хотя Нэнси убежала вперед как минимум ярдов на сто. Пока Рассел брел по дорожке между чужими лужайками, пролезал через дыру в заборе и шел дальше по слегка изгибающемуся проулку, ее фигура лишь изредка мелькала далеко впереди: высокая, худенькая девочка, которой, если судить по походке, можно было бы дать больше девяти лет. Когда-нибудь она вырастет и станет красавицей; она выйдет замуж, у нее появятся свои сыновья и дочери; наверное, только идиот и хлюпик может бояться, что она никогда не забудет, до чего довел ее сегодня Рассел Тауэрс. Правда, он все равно никогда не сможет этого узнать.

— Не вижу смысла тянуть, — сказала Элизабет на следующий день, опуская на пол два тяжелых чемодана. — Мы с Нэнси поедем в Уайт-Плейнс, поживем несколько дней в гостинице; когда подыщем себе жилье, я пришлю за остальными вещами.

— Ты ставишь меня в очень неудобное положение, — проговорила Люси с важностью.

— Да ладно тебе. Не вижу ничего страшного. Хорошо, давай я оставлю тебе денег еще за месяц, договорились?

И она присела с чековой книжкой к своему старому рабочему столу и стала быстро писать.

— Держи, — сказала она, когда с чеком было покончено. — В уплату за твои страдания.

И они с Нэнси потащили свои сумки к старому «форду».

Никто из Тауэрсов не подошел к окну, чтобы помахать им на прощание, но это не имело значения, потому что никто из Бейкеров не оглянулся.

— Знаешь, что? — сказала Элизабет, когда они с Нэнси выехали на Почтовое шоссе и понеслись на север. — Этот чек нам на самом деле не по карману. Денег на счету хватит, чтобы его оплатить, но нам с тобой в этом месяце придется туго. К тому же бывают, наверное, случаи, когда все равно приходится откупаться, есть у тебя на это деньги или нет.

Проехав еще около мили, она оторвалась ненадолго от дороги, посмотрела на серьезный профиль Нэнси и сказала:

— Господи боже ты мой! Неужто в этой машине уже и посмеяться нельзя? Спой мне, что ли, что-нибудь из Гильберта и Салливана.

Нэнси застенчиво ей улыбнулась, а потом отвернулась снова. Элизабет медленно стянула перчатку с правой руки. Она нащупала ногу дочери, подхватила ее и подтащила к себе, следя, чтобы маленькие детские коленки не касались трясущегося рычага коробки передач. Она долго прижимала к себе ее ноги, а потом проговорила — так тихо, что ее голос почти терялся в шуме работающего двигателя:

— Поверь, все будет в порядке, солнышко мое. Все будет в порядке.

Когда Уоррен Мэтьюз переехал в Лондон с женой и двухлетней дочкой, его поначалу пугало, что подумают люди по поводу его явной праздности. Едва ли стоило объяснять, что он фулбрайтовский стипендиат, поскольку даже из американцев совсем немногие знали, что это значит; для большинства англичан это был пустой звук; они лишь приветливо улыбались, когда он все-таки пытался объяснить.

«Зачем вообще все эти разъяснения? — не раз упрекала его жена. — Кому какое дело? А как насчет всех тех американцев, что живут на проценты с банковских вкладов?» Высказавшись, она обычно возвращалась или к плите, или к мойке, или к гладильной доске, или принималась ритмично и грациозно расчесывать свои длинные каштановые волосы.

Кэрол, хорошенькая девушка с востроносым личиком, вышла за него слишком рано, — по ее же собственным словам, которые она повторяла достаточно часто, — и ей понадобилось не очень много времени, чтобы понять: Лондон она терпеть не может. Этот город казался ей слишком большим, однообразным и негостеприимным. Можно было пройти пешком или проехать на автобусе много миль, но так и не встретить ничего приятного глазу, а с наступлением зимы на улицах появлялся туман с мерзким запахом серы: он окрашивал все в желтоватый цвет, просачивался сквозь закрытые окна и двери в комнаты и висел в воздухе, вызывая слезы и резь в глазах.

Кроме того, они с Уорреном уже давно не слишком ладили. Наверное, они оба понадеялись, что этот авантюрный переезд в Англию поможет им поправить отношения, но теперь трудно было даже вспомнить, надеялись ли они на это в самом деле. Нет, они не ссорились, — ссоры как раз относились к более ранней стадии их брака, — просто само повседневное общение друг с другом не доставляло им больше радости, и бывали такие дни, когда казалось, что они не в состоянии заниматься делами, не мешая друг другу, в их маленькой уютной квартирке на первом этаже: один вечно оказывался на пути у второго. «Ой, извини, — говорили они всякий раз, неловко задев друг друга. — Прости…»

Единственное, с чем им, пожалуй, повезло, так это с квартирой: арендная плата за нее оказалась чисто символической, потому что хозяйкой была Джудит, английская тетушка Кэрол, элегантная семидесятилетняя вдова, проживающая в полном одиночестве этажом выше. При встречах она мило говорила им, как они «прелестны». И сама она тоже была совершенно прелестна. С этой квартирой было связано лишь одно неудобство — правда, оговоренное заранее во всех подробностях: тетушка приходила пользоваться их ванной, потому что в ее квартире таковой не имелось. Каждое утро Джудит, вежливо постучав в их дверь, входила с царственным видом в халате до пят, источая извинения и улыбки. Позже она появлялась из ванной в облаке пара, с раскрасневшимся и посвежевшим старческим, но еще миловидным лицом, и медленно следовала в их гостиную. Иногда она задерживалась, чтобы немного поболтать, иногда нет. Однажды, уже взявшись за ручку двери, ведущей в коридор, она остановилась и сказала:

— Знаете, когда мы только договаривались, что вы будете здесь жить, я, помнится, подумала: «А вдруг они не понравятся мне?» Но сейчас все складывается так чудесно, и вы оба мне очень нравитесь.

В ответ они оба постарались, чтобы она почувствовала в их словах радость и нежную привязанность. После ее ухода Уоррен проговорил:

— Мило, правда?

— Да, очень мило. — Кэрол сидела на коврике, обувая дочку. В этот момент она как раз пыталась надеть ей красный резиновый сапожок. — Детка, не вертись! — произнесла она. — Мамочка и так устала.

По будням их дочурка Кэти посещала местный детский сад «Клуб Питера Пэна». Изначально ее отдали туда, чтобы освободить Кэрол и та могла бы подыскать в Лондоне какую-нибудь работу в дополнение к фулбрайтовской стипендии мужа. Но вскоре выяснилось, что по закону британские работодатели могут нанимать иностранцев, только если те обладают квалификацией, отсутствующей у претендентов-англичан, и Кэрол пришлось распрощаться с этой мечтой. Тем не менее они все равно продолжали водить девочку в садик, потому что ей там нравилось, а еще потому — хотя ни один из родителей не говорил об этом вслух, — что им было удобно, когда ее целый день нет дома.