Проклятие Пиковой дамы - Юлия Алейникова

— А когда вы познакомились, и ты его полюбила, он еще не был таким… ну… в общем, он был еще молодым? — чуть смущаясь и не зная, как правильно сказать, спросил Толик.

— Ну, он был значительно моложе, — улыбнулась Зинаида Андреевна. — А еще он был очень талантливый музыкант, педагог, очень интересный, образованный и глубокий человек. Щедрый и добрый. Поэтому я его полюбила, — чмокая сына в макушку, проговорила Зинаида Андреевна.

— Зиночка! — раздался из спальни жалобный призыв. — У меня, кажется, жар, позвони Абраму Осиповичу, пусть вечером заедет, осмотрит меня, это может быть грипп!

— Не валяй дурака, Лев! — сердито крикнула в ответ Зинаида Андреевна. — Просто сними жилетку и иди обедать. Дуся сегодня пирог с селедкой испекла.

— С селедкой? — На пороге спальни появился вполне бодрый, немного взъерошенный Лев Владиславович. — Дуся, почему меня никогда вовремя не приглашают к столу? Так и с голоду умереть не долго!

За окнами золотились ранние сентябрьские сумерки, по комнате скользил бледный вечерний солнечный лучик, в нем медленно кружились пылинки.

Зинаида Андреевна сидела в кресле, поджав под себя ноги, с книгой на коленях, и озабоченно смотрела в стену.

— Зинуля? А я заснул, кажется, — потягиваясь и близоруко щуря глаза, пробормотал Лев Владиславович, приподнимаясь с дивана. — Который час? А где Толик?

— Гуляет с ребятами, — коротко, сухо ответила Зинаида Андреевна.

— Ты о чем так серьезно задумалась? — садясь и приглядываясь к жене, поинтересовался Лев Владиславович.

— Да так, сцена одна покоя не дает, — хмуро ответила Зинаида Андреевна.

— Какая сцена? Хочешь, давай пройдем вместе? Это в «Аиде»? В какой картине?

— Да нет. Не в спектакле. Я сегодня встретила Колю Щербатова.

— Николая Васильевича? Ну, как он? Боже мой, такое горе!

— В том-то и дело, — взглянула на мужа Зинаида Андреевна. — Я же сегодня выходная, ты знаешь. Но так получилась, что была недалеко от театра и решила зайти примерить концертное платье, которое мне Клара Мефодьевна шьет.

— Что, снова платье? — В голосе Льва Владиславовича послышались неприятные визгливые нотки.

— Да, снова. Уймись, Лева. Я женщина, и мне надо одеваться. — Отмахнулась от него Зинаида Андреевна. — Слушай, не перебивай. Возле театра, я как раз шла по набережной вдоль Крюкова канала, так вот, возле театра я наткнулась на Николая Щербатова.

— И что ж тут такого? — спросил все еще нахохлившийся Лев Владиславович.

— Он был не один.

— А с кем?

— С артисткой из балетных. Я не сразу вспомнила, как ее зовут, она солистка, но главных партий не танцует.

— И как же ее зовут?

— Мария Решетникова.

— И что тут такого?

— Да, в общем-то, ничего. Когда они меня заметили, Решетникова, едва кивнув, сразу ушла. А вот Николай меня подождал. Я спросила, что он делал в театре, он сказал, приезжал к директору по поводу гражданской панихиды.

— Что ж тут особенного?

— Особенное другое. Я спросила, откуда он знает Решетникову, он сказал, что не знает, что она остановила его выразить соболезнования.

— Что ж тут такого? Весь театр знает о случившемся, эта Решетникова просто проявила участие, — пожал плечами Лев Владиславович, которого явно занимал совсем иной вопрос.

— Я тоже сперва так подумала, но вот теперь вспоминаю эту встречу и успокоиться не могу. — Спустила ноги с кресла Зинаида Андреевна, садясь ровно, прямо. — Понимаешь, Левушка, они разговаривали не возле служебного входа, а как бы за углом. По набережной редко кто ходит, ты знаешь. И потом я вспоминаю первое свое впечатление. Когда я их только увидела, у меня появилось такое чувство, словно беседуют два близких человека. Почему — не знаю. Позы, жесты… Они стояли очень близко друг к другу, и она положила руку в перчатке ему на плечо.

— Зинуля, это нормально. Когда человека утешают, ему часто кладут руку на плечо или похлопывают по плечу, — чуть нетерпеливо заметил Лев Владиславович.

— Нет. Это не нормально, класть руку на плечо чужому мужу. К тому же они так близко стояли друг к другу. Чуть носами не касались. Я позвоню этому следователю, или как его называют? В общем, тому, который к нам приходил в театр, у него еще фамилия смешная, какая-то медвежья. Топтыгин, кажется? Нет, как-то иначе. — Она нахмурила безупречно подведенные брови, силясь вспомнить фамилию. — Ах да. Топтунов. Смешная, правда?

— Очень. Зина, откуда ты взяла деньги на платье? Откуда такие средства? Я же не ворую. Тебе кто-то дарит деньги? У тебя кто-то появился?

— Лева, прекрати! — одернула его Зинаида Андреевна, поднимаясь с дивана. — Я, между прочим, работаю, я зарабатываю! И ты тоже даешь дополнительные уроки, а это хорошая прибавка к зарплате. И все, хватит, не утомляй меня.

Только звонок капитану Топтунову избавил Зинаиду Андреевну от дальнейших упреков мужа.

— Зина, Зиночка, не делай этого! Умоляю, не лезь в это дело. Ты не знаешь, что такое органы! — Поспешил вслед за женой в прихожую Лев Владиславович. — Пусть они сами разбираются. Не вмешивайся! Зина! О боже милосердный! — стонал несчастный профессор, глядя, как жена недрогнувшей рукой крутит диск телефона. — Зина, не зови его к нам, Зина, что ты делаешь! — закатывая глаза, стонал шепотом Лев Владиславович, слыша, как Зинаида Андреевна приглашает сотрудника угро к ним домой.

— Проходите, товарищ, ботинки только снимайте. — Встретила в прихожей капитана Топтунова домработница Барышевых. — Вона в залу ступайте.

Зинаида Андреевна ждет вас, а сам хозяин с компрессом лежит, просил извиниться, но выйти не сможет. Мигрень, — внимательно наблюдая, как гость разувается, докладывала домработница.

— Дуся, кто там? — раздался из комнаты глубокий зычный голос Зинаиды Андреевны.

— К вам это, сейчас пройдут, разуваются, — крикнула хозяйке Дуся и кивнула капитану на двойные полуприкрытые двери, ведущие в комнату.

17 апреля 2019 г. Санкт-Петербург

Нина Александровна Збруева, главный и единственный бухгалтер фирмы, принадлежащей покойному Колесникову, была дамой фундаментальной, не по внешности, по характеру. Внешность у нее была не выдающаяся, маленькая, Захару едва до плеча дотягивала, худенькая, с пышными светлыми волосами до плеч, на этом романтичная часть ее внешности заканчивалась. Даже обрамление пышных белокурых волос не смягчало резких, лишенных изящества черт и строгого, пронзительного взгляда серых, как бетонная плита, невыразительных глаз.