Последние дни Супермена - Эдуард Лимонов

— Я пойду с тобой, — выбрала девчонка. Старый доктор мог бы гордиться безукоризненно поставленным диагнозом: «Авантюристка!»

— Считаю нужным напомнить тебе, — официальным голосом произнес Супермен, — в случае чего, твои действия будут расцениваться французским законом как «соучастие в убийстве» и могут повлечь за собой наказание вплоть до пожизненного заключения.

— Я несовершеннолетняя, — спокойно сказала green-bird[88]и улыбнулась.

Генрих покачал головой и не нашелся, что сказать. Он в самом деле забыл, что девчонку, если их поймают, будут судить как несовершеннолетнюю. Правда, в то, что их поймают, он не верил. Болванам из полиции невозможно будет обнаружить сколько-нибудь определенных мотивов преступления (акт правосудия — называл свой грядущий поступок Генрих). Кому придет в голову, что мотивом убийства малоизвестного художника послужила случайная связь его с женой вовсе забытого, затерянного в европейских столицах мсье Генриха. Одиннадцать лет назад случившееся ничем не примечательное событие. Миллиарды мужчин и женщин спариваются каждый день на этой земле. Это не повод для убийства…

«Может быть, я сумасшедший?» — подумал Генрих. И не согласился с тем, что он сумасшедший. Для него сексуальный акт, случившийся одиннадцать лет тому назад между его женой и Юрием, был достаточным мотивом для того, чтобы ликвидировать Юрия. Евгения, они расстались с женой десять лет назад, позже сама рассказала Генриху эту историю среди многих других подобных историй. Ей хотелось сделать Генриху больно, именно поэтому Евгения и рассказывала бывшему мужу свои истории.

Но почему Юрий? Были же другие, много, любой другой мог быть наказан, ибо акт уничтожения был задуман Генрихом скорее как символический. Юрий был почему-то неприятнее ему, чем все другие бывшие любовники Евгении. Он наглый человек, и, как никто, подходит на роль символического чучела врага. Так, в обиженных Америкой странах мира толпа, демонстрируя, сжигает чучело американского президента. «Мир отхватил у меня лживую, блудливую, но любимую мной Евгению, мир должен быть наказан за свое преступление. Юрий — часть мира, и он делал, его хуй побывал в моей бывшей жене — он должен быть убит».

«Нет, какой же я сумасшедший, я здраво рассуждаю, — решил Генрих. — Правда, я рассуждаю как сверхчеловек. Просто человек смирился бы с обидой. «Они» отняли у нас права защитить себя, отняли право убить, защищая неотъемлемое право живого существа на убийство, такое же право, как право насытиться, биологическую необходимость отняли «они» у нас. «Они» и их законы оставили меня в свое время беззащитным перед произволом Евгении и всех ее самцов…»

— Хэй, — сказала девчонка, — куда мы идем, Генри? И почему ты так летишь, ты не можешь идти чуть медленнее?

— Прости, kid, — извинился Генрих, — я задумался. Мы должны зайти ко мне домой, я хочу захватить кое-что…

— Карманную гильотину, — мрачно сострила девчонка…

— Почти угадала, — сказал Генрих, — почти.

21

— Как офицер, — объяснял Генрих девчонке, — как русский офицер, я повинуюсь приказу сверху и не имею права рассуждать. Я принимал присягу… Нравится мне акция или нет, я обязан…

Генрих врал Алиске, в двух словах пытаясь намекнуть ей на то, что «ликвидация», в которой девчонка согласилась участвовать добровольно, — задание, миссия, а не его личная авантюра. Они неуклонно приближались к небольшой улочке, перпендикулярной бульвару Монпарнас, где находилось ателье Юрия, оно же — его квартира… В руке у Супермена болталась пластиковая сумка с двумя бутылками вина и банкой хлороформа. Сзади, за поясом брюк, в углублении позвоночника, крепко прижатая брючным ремнем, сидела «беретта». Гордая, девчонка легкомысленно сунула было «браунинг» в карман зеленого мундирчика, но Супермен не только заставил ее надеть поверх мундирчика свою бесформенную куртку хаки и положить «браунинг» во внутренний карман куртки, но и надеть на голову вязаную хоккейную шапку Супермена, полностью скрывающую не совсем обычную прическу девчонки. Успех их предприятия зависел от их собственной осторожности. Ни свидетелей, ни следов не должно быть. У папы Генриха и у девчонки Алис лежало в карманах по паре вязаных перчаток. На всякий случай.

— Осень, — неостроумно заметила Алиска, поддевая ногами листья каштанов на тротуаре бульвара Распай, по которому они сейчас шли. — Ты любишь осень, Генри?

— Да, — сказал Супермен, с готовностью поддержав неловкий разговор о погоде. Им сейчас нужно было говорить именно о невинных и пошлых вещах. Было бы солнце, можно было бы долго и скучно говорить о солнце, о том, что сейчас жарко. В конце концов, они шли убивать человека…

— Да, осенью жизнь становится яснее, после лета, с его активностью и воодушевлением, можно присесть у камина и подумать, пуская клубы душистого дыма к потолку… Подумать о жизни, взвесить прошлое на невидимых весах, тихо и не спеша распланировать будущее.

— Bay, красиво как заговорил, Супермен, — девчонка заискивающе засмеялась. И затихла опять.

И Генрих молчал. Шли и молчали.

Октябрьский воздух над бульваром Распай был теплым и влажным, и, хотя день прошел без дождя, было очевидно, что дождь готов закапать с горелого блеклого, ночного уже неба каждую минуту. Было одно из тех трогательных состояний природы, когда достигнутое равновесие тепла и холода, жизни и смерти вот-вот нарушится одной-единственной каплей, одним облаком, порывом ветра, одним лишним градусом температуры, и начнется обвал. Сместятся предметы, загудят ветки, опадут сразу все листья, и начнется другое.

Генрих подумал о том, что хорошо бы зайти в кафе и просидеть там, болтая с девчонкой, весь вечер, что ему не хочется идти и убивать морщинистого, средних лет человека с седыми волосами, вечно заспанным взглядом, шарфом художника у горла, почему-то выбравшего себе, кроме профессии художника, еще и совсем ему не подходящее нелепое амплуа соблазнителя. У Генриха даже схватило живот, как бывало с ним всю жизнь в случаях крайнего волнения. К случаям крайнего волнения относились вначале только экзамены в школе, но с течением жизни уже немало происшествий вызывало у Генриха спазмы в животе…

Генрих поймал себя на том, что он надеется, что Юрий окажется в ателье не один, и тогда казнь придется отменить. Перед тем как выйти из дома, Генрих набрал номер телефона Юрия и услышал глухой, отдаленный голос, спросивший по-русски: «Да?» Генрих оставил голос без ответа, он положил трубку. Юрий был дома, увы. Теперь единственная надежда была на то, что он не один в ателье.

Генрих посмотрел на девчонку. Она шла рядом, послушно двигаясь с папой Генрихом в сторону убийства. Девчонка молчала, у нее были свои мысли, мысли английской девочки по поводу того, что им предстояло. Генрих был уверен, что ее мысли были героические, шпионские и имели отношение к комиксам, и фильмам, и книжкам о шпионах и наемниках. Девчонке было нелегко, но легче. Девчонка боялась, вне сомнения, но боялась другого, боялась, что струсит во взрослом мире Генриха Супермена.