Возвращение с того света - Андрей Воронин

Лучше всего было бы сделать это из винтовки, но на таком расстоянии сошел бы и пистолет. Во всяком случае, он бы не промахнулся, особенно из знакомого оружия.

Он невесело улыбнулся и едва заметно покачал головой: память возвращалась как раз в тот момент, когда его навыки, похоже, могли ему пригодиться.

Собственно, это была вовсе не память, а именно навыки, рефлексы, намертво закрепленные в цепочках аминокислот. Что написано пером…

Аркадий вдруг заговорил – негромко и глухо, а Жорик принялся вторить ему своим шепелявым голосом деревенского недоумка, как-то странно пританцовывая на месте.

– Вы, глядящие на меня со всех сторон, – почти пел Аркадий, и каждое его слово достигало ушей Глеба, хотя бородач говорил совсем тихо, – вы, которые в деревьях и траве, в облаках и звездах, и в воздухе, которым я дышу. Возьмите гнилое мясо и дурную кровь сына зла, которую я принес вам в дар, потому что я люблю вас…

– люблю вас… – повторял Жорик.

– Да смешается прах сына зла с прахом под моими ногами. Да рассеется в чистом воздухе ночи смрад дыхания его. Да поглотит тьма злобный взгляд сына зла, чтобы не коснулся он светлого лика звезд, которые есть Вы…

– ..Вы… – эхом вторил Жорик.

Слепой почувствовал, как у него на голове зашевелились волосы. Сцена ночных похорон в картонном ящике была не из приятных, зрелище нагоняло мистическую жуть, заставляя его нервно оглядываться по сторонам, словно те, к кому обращался Аркадий, действительно затаились во тьме в ожидании своего часа.

Глебу вдруг пришло в голову, что это может оказаться правдой, в конце концов, он мог просто еще о чем-нибудь забыть. К примеру, вот об этом. И теперь, конечно, было самое время вспомнить, но, как ни напрягал он память, ему удалось выжать из нее только одно бессмысленное словосочетание – «бабьи сказки».

– Ну вот, – буднично сказал вдруг Аркадий, на полуслове оборвав свой жутковатый монолог, – сделал дело – гуляй смело. Шагай отсюда, – повернулся он к Жорику. – Лопату не забудь. Да не эту, чучело. Свою лопату забери, а казенную оставь.

И как тебя, идиота, земля носит?

– Бог таких, как я, любит, – возразил Жорик.

– Это отца Силантия бог, – веско возразил Аркадий. Голос его звучал, как всегда, уверенно и авторитетно. – Он дураков любит, потому что сам дурак, понял? Ну, все, иди отсюда, некогда мне тут с тобой, у меня работа стоит-.

Жорик пробормотал в ответ что-то неразборчивое и вдруг двинулся прямо на Глеба, держа лопату в опущенной руке. Слепой осторожно вдвинулся спиной в кусты, стараясь не хрустнуть случайной веткой. Он надеялся, что жердяй просто пройдет мимо, торопясь покинуть место преступления, но тот преспокойно остановился, пристроился к углу морга, воткнул лопату в землю, расстегнул брюки и мочился, как показалось Глебу, добрых полчаса. Слепой уже начал опасаться, что морг в конце концов смоет, но тут плеск струи стих, вжикнула «молния», тихо звякнула выдернутая из земли лопата, захрустели и зашуршали ветви сирени, и Жорик, задом наперед выбравшись на дорогу, вскинул лопату на плечо и бодро зашагал в сторону калитки.

В последний момент Глебу послышалось, что полоумный, удаляясь, напевает «По долинам и по взгорьям». Впрочем, очень могло быть, что это просто налетевший ветер зашумел в верхушках деревьев.

Сегодня службы в храме Святой Троицы не было.

Отец Силантий любил отправлять службу, но сегодня то обстоятельство, что ему не нужно было выполнять свои прямые обязанности, связанные с официальной стороной служения Господу, радовало его несказанно, поскольку позволяло в последний раз все обдумать и привести в исполнение его план.., жалкий план, конечно же, и он это отлично сознавал, но это была хоть какая-то попытка накормить волков, не тронув при этом овец, так что Бог, возможно, посмотрит на него сквозь пальцы, когда настанет его очередь предстать перед Страшным судом.

Это был смехотворный самообман – Богу, конечно же, будет недосуг разбираться, сам он открыл тайну исповеди своим старым недругам или сделал это через кого-то… Да он и сам видел в этом фортеле мало смысла, разве что, воспользовавшись своим планом, он получал возможность избежать непосредственного контакта с людьми, которых искренне не любил… Точнее, это они, эти люди, всю жизнь не любили отца Силантия и постоянно отравляли ему существование. Батюшка поднялся по широким, кое-где уже проросшим несмелой травой каменным ступеням и вступил в притвор. Уже здесь, в притворе, в нос шибало свежей краской. Этот въедливый дух перебивал даже застоявшийся запах ладана, заставляя нос отца Силантия морщиться: как-никак это был храм Божий, а не скобяная лавка. Впрочем, раздражения батюшка по этому поводу не испытывал, а если бы и испытывал, то непременно успокоился бы, просто посмотрев на стены восточного нефа, с которых уже были убраны леса, громоздившиеся теперь по левую руку от входа, в западном нефе. Леса тихонько поскрипывали, живописец работал истово, словно дрова на морозе рубил, так что шаткие подмости ходили под ним ходуном.

Батюшка осенил себя крестным знамением, подошел к лесам и задрал голову. Разглядел он, впрочем, немного, отсюда ему были видны только грязные доски помоста да то появлявшийся в поле зрения, то снова исчезавший из вида тощий зад живописца, с которого пустым мешком свисали широкие, замызганные краской рабочие штаны. За работой художник напевал, совсем тихонько, но отец Силантий слышал как летучая мышь и сумел разобрать отдельные слова. Он тихонько вздохнул и снова перекрестился. Богомаз, уйдя, как видно, в работу с головой, монотонно и немелодично напевал себе под нос «Мурку», напрочь позабыв, где находится. Перекрестясь, отец Силантий пожал плечами: он давно убедился в том, что верить в Бога можно по-разному.

Круглосуточное буханье лбом в пол не всегда означает веру, а распевание блатных песен под сводами храма далеко не во всех случаях говорит о безверии.

Художник был, конечно, тот еще фрукт, но зато какие росписи выходили из-под его кисти! Этот человек носил Бога в душе.

Отец Силантий громко откашлялся в кулак. Песня оборвалась на полуслове, маячивший над головой у батюшки зад скрылся, и на его месте появилась голова, похожая на портрет Карла Маркса из школьного учебника истории. Сходство портил только цветастый платок, по-пиратски повязанный вокруг головы, да размазанное пятно зеленой краски на левой щеке.

– А, батюшка, – сказал богомаз. – А я вас и не заметил.

– Здравствуйте, Анатолий Григорьевич, – по-мирски приветствовал живописца отец Силантий. – Спуститесь-ка, поговорить надо.

– Может, сами подниметесь? – предложил живописец. – Посмотрите, как работа идет, заодно и поговорим.

– Нет уж, сын мой, – с достоинством ответствовал отец Силантий, – годы мои уже не те, чтобы по стенкам лазить. Да и разговор у меня такой.., не для Божьего храма.

– Ага, – сказал похожий на Карла Маркса Анатолий Григорьевич, – ясно. Один момент.