Высшая школа имени Пятницы, 13. Чувство ежа - Евгения Соловьева

Ромка будто подслушал мысли: обернулся, посмотрел благодарно, махнул рукой еще раз и вспомнил о том, что он не только режиссер, а еще и Валентин.

Сделав фальшиво-снисходительное лицо, процедил:

– Если герцог будет и впредь оказывать вам такое благоволение, Цезарио, – дернул бровью в точности как Дон, когда желал уничтожить противника морально, – вы достигнете многого: он знает вас всего лишь три дня, и вы уже не чужой.

Такая натуральная ревность прозвучала в Ромкином голосе, что Дон даже удивился. Если бы верил, что Ромка в принципе способен ревновать, поверил бы безоговорочно. А Киллер, до того целую минуту вертевший в руках берет, вдруг хмыкнул, насмешливо заломил бровь…

– Вы боитесь либо его изменчивости, либо моего нерадения, если ставите под вопрос длительность его любви. Что, он непостоянен в своем благоволении?

И нахально улыбнулся. Вот же павлин-провокатор! Настоящий Цезарио!

Отбрил Валентина, услышал наконец, что про него спрашивают, разулыбался и поспешил на зов, впопыхах сперва натянув берет – задом наперед! – а потом, спохватившись, торопливо его стащил.

Внимательно выслушал все, что ему изволил сказать герцог, – мрачнея с каждым словом, – и вежливо попытался отбрыкаться от роли свахи, приводя в оправдание неприступность Оливии, собственную некомпетентность в вопросе сватовства и плохие приметы. Потом уставился на герцога с явной надеждой, мол, может, я все-таки не пойду, а?..

Но Дон был непреклонен. И заодно его поддразнил: ах, Цезарио, у тебя такие губки, такой голосок, беги, короче, исполняй мое благородное повеление. Ну и чтобы наглый мальчишка не держал его совсем уж за идиота, а то знаем мы, как вы умеете прогулять, а потом сказки рассказывать, отправил с ним всю свиту. Для пущей надежности. Но – с возвышенно-придурковатым видом, пристойным пылкому влюбленному.

Цезарио выдал пламенную, но сквозь зубы благодарность и добавил в сторону:

– Мне нелегко тебе жену добыть: ведь я сама хотела б ею быть!

Дон это тоже читал. И не один раз. И все это время не мог понять, ну как так: герцог же сугубо натуральной ориентации, вот же такая романтичная история с Оливией. Как он мог запасть на Цезарио-то? Он же не знал, что это девушка! До хрипоты спорили об этом с Ромкой и Филькой – когда выяснилось, что чокнутого Орсино играть ему. Нет, конечно, чисто по приколу он и не такое сыграет, хоть вороватого андалузского цыгана Эсмеральдо, но чтобы всерьез? Не смешите мои тапочки!

Ромка тоже спорил до хрипоты, доказывал, что на самом деле и не такое возможно, и что в те темные века герцоги как только не дурили, а тут же – очаровательный мальчишка, который во все это играет, как в оловянных солдатиков, и провоцирует герцога со страшной силой, как не купиться? И вообще, он все равно в Цезарио видит девушку… почему? Да потому! Шекспиру виднее, не спорь!

От такой Ромкиной наглости и напора Дон охреневал, ржал и над ним, и над Орсино, и над Филькой, которая этот бред собачий собралась выставлять не куда-нибудь на авангардную тусню, а на федеральный, – нет, вы только вдумайтесь! – на федеральный школьный фестиваль!

Шекспир. Мальчики играют девочек. И он, Дон-солнце, – двинутый герцог, запавший на мальчишку.

Бред.

Чтобы Дон – и на мальчишку? У него-то с ориентацией все в полном порядке!

А тут…

Тут Дон вдруг начал понимать шекспировского Орсино. Потому что Цезарио, когда говорил про Виолу, как-то совсем по-особенному улыбнулся, чуть повернул голову, к заглядывающему в окно солнцу, склонил ее набок… Резко захотелось протереть глаза. Где Киллер? Вот же она, девчонка. Виола. В джинсах Киллера, в его же толстом свитере и зеленом берете Цезарио, но какая разница? Все равно, вот же: шоколадные кудри – надо же, выяснилось на ярком солнце, что шоколадные они, а не непонятно-темные! – зеленые лукавые глазищи, характерно девичий наклон головы, мягкая мечтательная улыбка… и голос. Чистый такой, певучий голос. А пластика? Настоящая девичья пластика, как Киллеру удается? Его бы вот так нарисовать, нет, лучше раздеть, чтобы видеть, как двигаются мышцы под кожей, и рисовать. Ужасно интересно, что бы получилось на бумаге, или – да, точно! – в глине. Его надо лепить…

– Дон, ау! – Ромка похлопал его по плечу. – Отлично, конец сцены просто зашибенно, только не так долго!

Он еще что-то говорил о том, что Дон гений, прирожденный артист, и влюбленный герцог из него – не герцог, а конфетка, я и не думал, что ты способен сделать настолько вдохновенно-идиотскую морду, запомни, это же то самое!..

Дон не слушал, очарованный новой идеей.

– Да понял я, понял, – отмахнулся он, и Ромка бросился тыкать придворных, в «не там стояли, не туда ходили, кирпич башка упадет!».

Окинув взглядом зал, Дон вернулся к Цезарио-Виоле. Сейчас смотреть на нее хотелось все время, смотреть, трогать и разобрать на винтики, чтобы понять, как оно устроено, и слепить такое же. Ну ладно, не разобрать, просто – смотреть и трогать, и лепить, и рисовать… Да черт же! Как не вовремя его посетила муза!

Девушка в зеленом берете потянулась, запрокинув голову, содрала берет и снова стала Киллером. Он подошел к Дону и затрещал, что вроде как поймал образ, интересный образ, кстати. Ромка – молодец! Эй, Ром? Слышишь?

Поднял вверх большой палец.

Ромка услышал. Посмотрел на Дона, помрачнел, мазнул злым взглядом по Киллеру…

Дон не успел даже подумать, что за муха укусила Ромку, как Киллер перед ним замер. Сузил глаза, раздул ноздри и показал взглядом на дверь.

Туда же устремились и взгляды всех остальных. И разговоры вмиг стихли.

Черт! Что там?

Дон обернулся.

И увидел входящих в актовый зал бешек с Поцем во главе. Рожа у фюрера была по-прежнему перекошена подобием улыбки, но только слепой олигофрен усомнился бы в том, что, будь у Поца возможность, он бы свернул шею и Дону, и Киллеру, и Киру с Ромкой, и своему же Витьку.

Атмосфера похолодела разом градусов на десять. Все музы, которые витали и подзуживали, разом заткнулись.

Одна Филька, по обыкновению, ничего в упор не замечала и всем то же советовала.

– Вот отлично! – обрадовалась она пополнению. – Так, вы пока в зал, а вы – на сцену, нам нужны еще придворные в свиту Орсино. И у нас все еще нет Оливии, кто хочет эту роль?

Бешки запереглядывались, замялись. Шутка ли, поцанам предложили играть девчонок!

Почти тут же поднялась рука, как на уроке.

Ариец. И выражение на морде – чистая Жанна Д`Арк перед сожжением на костре.

– Можно я?

Дону захотелось протереть глаза. Штандартенфюрер – Оливией, добровольно?! С ума сошел. Поц и Димоно-Колян тоже не поняли юмора: их верный соратник вызвался надеть юбку?! Такого не бывает. А раз не поняли и не поверили – заржали. Негромко, сегодня они вообще были тихие, как гадюки под колодой, и не менее гадюк приятные взгляду. А Ариец, вместо того чтобы воспользоваться возможностью для отступления и заржать вместе со своим фюрером, шагнул вперед и просительно поглядел на Фильку.