Высшая школа имени Пятницы, 13. Чувство ежа - Евгения Соловьева

На вкус пирог оказался еще лучше, чем на запах. Дон с Киллером так им увлеклись, что едва не опоздали в школу. Тем более что профессор кулинарии – а может, и целый академик, такие вкусности творит! – смотрел на них умиленно, подкладывал добавки и выглядел совершенно счастливым. Он немножко расспрашивал их о школе, немножко вздыхал о своих внуках во Франции и даже рассказал, на диво коротко, о медалях.

Дон даже не особенно удивился, когда услышал о французском Сопротивлении. Милый домашний старичок вполне мог в молодости быть отчаянным партизаном и пускать под откос фашистские поезда. Или сыпать эсэсовцам в ароматный кофе цианистый калий.

Хоть роман о нем пиши.

Но роман писать было некогда. Успеть бы на первую пару!

Не успели.

Подъехали к школе, когда звонок уже прозвенел.

Из окна актового зала на рык байка выглянула Филька, свела брови и буркнула что-то неласковое.

– Распнет или сварит в кипятке, как думаешь? – задумчиво спросил Киллер, пристегивая байк к велосипедной стойке.

– Скорее испанский сапожок или нюрнбергская дева, – так же задумчиво отозвался Дон. – Мы на первую репетицию опоздали, это вам не революция, это серьезно.

Первая пара была Филькина. В расписании она значилась литературой, причем иностранной и факультативной. Но Филька предпочитала делать практические занятия «для лучшего усвоения материала», а что может быть лучше для изучения Шекспира, чем постановка «Двенадцатой ночи»?

Филькины закидоны с добровольно-принудительным театральным кружком одобряли далеко не все. Повелительница Тьмы снисходительно пожимала плечами и не советовала своим биоклассам тратить время попусту. А товарищ Твердохлебов при упоминании Шекспира морщился, словно лимон откусил. На его взгляд, не было на свете более бесполезного дела, чем театр…

– …еще бесполезнее только музыка, – продолжил Дон посвящать Киллера в школьные реалии. – Это ж о нашем Твердохлебове классический ужастик, ну, знаешь? Когда к нему на занятия заглянули и попросили пюпитр. «Кто здесь Пюпитр, выходи!»

Оба заржали, и ржали ровно до тех пор, пока со школьного крыльца, где обычно на переменах курили пролетарии, не раздалось:

– Здорово! – вежливость, совершенно несвойственная Поцу, вмиг сбила с Дона все веселье, зато вскипятила адреналин.

Оборвав смех, он глянул на Поца, который вместо привычной презрительно-зверской рожи пытался изобразить улыбку, и его свиту.

– Здоров, – нестройно поддержали фюрера Димоно-Колян, с не менее перекошенными непривычной любезностью рожами.

Ариец тоже пролаял что-то похожее на «хай», к которому очень просилось «майн фюрер». Сегодня он снова был штандартенфюрером СС кирпичноликим, что совершенно не вязалось с показным миролюбием Поца. Судя по виду Арийца, намечалась драка, причем прямо сейчас. Но Поц же не такой придурок, чтобы лезть на рожон под окнами Повелительницы Тьмы! Да и лыбиться при этом вовсе не обязательно. Все страньше и страньше, как сказала бы Алиса. А вот Витька в свите Поца уже не было, как, впрочем, и вчера в переулке. Раскол в рядах, что, несомненно, плюс.

Все это подумалось ровно за тот миг, что понадобился на вежливо-нейтральное «привет» – и пройти мимо, в школьные двери. Киллер тоже поздоровался, так же подчеркнуто нейтрально, и только внутри школы выдохнул, одновременно с Доном.

– Дерьмо, – буркнул Дон, передергивая плечами. В дружелюбие Поца он не верил ни на грош, и чем старательнее тот лыбился – тем сильнее хотелось его пристрелить. Профилактически.

Киллер согласно хмыкнул.

– Надо с Фелициатой поговорить, а, Дон? Прямо бы сегодня, а то мало ли. Мне-то плевать, сядет Поц или нет, а себя жаль, если что. И наших тоже.

Мимолетно удивившись наплевательскому отношению Киллера к негласному пацанскому правилу никогда не посвящать в свои проблемы взрослых, а особенно учителей, Дон кивнул:

– Поговорим, вот как будет перерыв, так и сразу.

Он-то сам Фильке, в отличие от всех прочих, доверял почти как себе. Почти – это значит чуть больше. И не считал это слабостью, наоборот, дополнительным резервом, потому что доверять Учителю – это правильно, а не доверять – дурь, причем обоюдная, особенно когда дело так явственно пахнет керосином.

Киллер поднял бровь.

– Перерыв?

– Сегодня мы репетируем первую и вторую пары. Литература и история. Ты пьесу-то выучил?

– Выучил, – буркнул Киллер, мрачнея на глазах. – Сговорились вы, что ли? Или я правда на девчонку похож?.. Как там у него было-то, про румяный рот и «ты словно создан женщину играть»?

– Нет, конечно, не похож, – честно ответил Дон.

На девчонку Киллер не походил никак и совершенно, даже если на него напялить юбку, все равно не поможет. Но… но вот на Цезарио, плута и мошенника – вполне. Даже более чем вполне. И это было хорошо – думать о Цезарио, шекспировских страстях и сердитой Фильке, а не гадать, какую еще подлость задумал Поц.

Филька их встретила сперва хмуро, потом присмотрелась, непонятно почему смягчилась, подмигнула Киллеру, вручила ему бархатный берет с пером и текст. А Дону просто махнула на сцену, он свою роль и так знал наизусть. Весь май и начало июня в тогда еще девятом «А» кипели страсти по Шекспиру: Филька заявила, что ставить будут «Двенадцатую ночь» и только «Двенадцатую ночь», причем мужским составом, как ставил сам Шекспир в своем «Глобусе».

Класс офигел.

Девчонки – потому что их оставили за бортом.

Парни – потому что кому-то из них светило играть Виолу, Оливию и Марию.

В ответ на дружное возмущение Филька только вздернула бровь и велела прекратить базар.

Ее внезапно поддержал Ромка. В прошлые годы он работал помощником режиссера при Фильке, а тут заявил, что раз уж актеры только мужчины, то и режиссер – тоже. То есть он, Ромка. И он знает, как это ставить.

От офигения с ним даже спорить никто не стал. А потом было поздно – сколько бы они ни ругались, сколько бы ни доказывали Ромке и Фильке, что традиции должны меняться и без девушек спектакля не получится, все было бесполезно.

Зато пока ругались – с аргументацией из истории европейского театра и пьес самого Шекспира, – Дон все выучил. И «Двенадцатую ночь», и «Короля Лира», и «Принца Датского», и до хрена всего еще.

– Берем четвертую сцену, – распорядилась Филька, исполняющая обязанности ассистента режиссера: даром что театр мужской, но без нее кипеша быть не может. – Орсино, Цезарио, готовы?

Дон кивнул, ободряюще пихнул Киллера плечом и ушел в условные кулисы, к «придворным» Сашке, Марату и Киру, а Ромка вылез на сцену и принялся объяснять мизансцену, размахивая руками и пиная мебель. Странновато было видеть Ромку в роли главного режиссера, обычно он предпочитал держаться в тени и не принимать решений, а тут нате вам, перст указующий. И что совсем непривычно – у него получалось. Молоток Ромка.