Изгиб грани - Олег Артюхов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чтобы просохнуть и немного согреться, я развёл костерок из сухого плавника, лежащего кучей неподалёку. Как большинству людей, мне всегда нравился живой огонь, но сегодня, он, действительно, оказался живым. Я осторожно протянул руки к пламени, а оно вдруг прильнуло к ним. Тихонько, будто играя, огонь коснулся пальцев, затем шаловливо проскользнул вверх по рукам. Не опалив ни одного волоска и, покрыв кожу светящимся слоем, он защекотал шею и плечи и, наконец, растёкся по всему телу. Я потрясённо смотрел на свои светящиеся руки и ноги, чувствуя всем телом, как энергия огня наполняет меня теплом и силой. Заворожённый зрелищем, я не сразу сообразил, что исчезло мучительное чувство голода. А, поняв это, я догадался, что мой изменённый организм теперь умеет усваивать энергию прямо из огня в чистом виде.
Вдоволь наигравшись со своими новыми способностями, вполне удовлетворённый я вернулся домой на закате. На завалинке у крыльца рядком сидели оба деда и Елена и о чём-то оживлённо говорили. Собеседники разом обернулись, метнули в меня три взгляда, и каждый разглядел то, что хотел. Затем они дружно пригласили меня присоединиться к прерванной беседе.
– Седай, Антон.
– Любопытно твоё мнение.
– У нас тут диспут о мистике и науке.
Я обвёл взглядом этих добрых и милых людей и откровенно ответил:
– Боюсь, что по этому поводу я пока своего мнения не имею, поскольку сегодня из меня сделали такой салат, что я уже толком не вижу реальных отличий между магией и религией, наукой и мистикой. Дедушка Семён, не хмурься, я не в смысле обиды или упрёка. Просто, я сам стал ходячим парадоксом, и пока не могу с этим разобраться. Дайте время.
– Ты не прав, Антон. Возможно, ты единственный нормальный человек на земле. По большому счёту, все мы ежедневно меняемся, но, к сожалению, не в лучшую сторону. Человек со временем изнашивается, набирается пороков и, в конце концов, ухудшается физически и духовно. С тобой произошло обратное, и по воле высших сил ты получил возможность стать гармоничным.
– Хватит вам, деды, тоску нагонять, – вмешалась Елена, – лучше я вам спою.
Лёгкое эхо от задушевной песни взбудоражило закатный вечер. Зачарованный чистым девичьим голосом, я растворился в звуке. Многолетний ледок в моей душе начал стремительно таять, и щемящая благодать растеклась в груди. Я замер, боясь спугнуть состояние. Песня закончилась, но я продолжал сидеть неподвижно с закрытыми глазами.
– Што? Худо тебе? – дед Пахом затряс меня за плечо.
– Хорошо, очень хорошо. Спасибо, Леночка, ты мне очень помогла, – я неожиданно для самого себя взял её руку и нежно поцеловал. Случайно встретившись с ней взглядом, я почувствовал тёплую ответную волну. От избытка впечатлений и событий у меня слегка закружилась голова, и я понял, если не отдохну, то свалюсь. Подавляя в себе слабость, я вяло проговорил:
– Пойду-ка я на сеновал. Что-то устал.
– На асети возьми обе ватолы, стели посерёдке, там сухая осока, сам намедни косил, – прокряхтел дед Пахом и махнул рукой в сторону сарая.
– Спокойной ночи.
Я взял пару грубых одеял и полез по шаткой лестнице на сеновал. Бросив взгляд сверху, я увидел, что деды разошлись, а Елена, слегка склонив голову, неподвижно сидит на скамейке.
В эту ночь я спал глубоко, словно провалившись в чернильницу, а проснулся оттого, что меня трясли и тащили за ногу.
– Э-эй. Вставай, лежебока. Ужо полдень, брашнить пора. Не вакульничай, ведь очнулся, поди. Да, вставай же, раскудрит тя через коромысло! – дед Пахом не на шутку рассердился и, громко ворча и ругаясь, спустился с лестницы.
Я с хрустом потянулся и с воплем «Спасайся, кто может!» сиганул вниз. Бродящие по двору куры с истошным кудахтаньем брызнули в разные стороны, домашний кот, громко мявкнув, серой молнией метнулся в сарай, а дед Пахом подпрыгнул на месте.
– Тьфу, ты, нечистая сила! Рази можно так стращать старика?
Я подхватил деда под мышки и от избытка чувств и силы подбросил его высоко над головой. Он заверещал, а я осторожно поймал его и бережно поставил на ноги. Но почему-то всё равно дед Пахом ушёл очень сердитым, громко ругаясь и размахивая руками.
– Башила! Вибжа стоеросовая! Жишка бебенная! Дадон воблый!
После всех процедур и купания я хорошенько простирнул в реке изгвазданную за эти дни одежду, затем направился к дому. Развесив во дворе мокрые шмотки, я поднялся на крыльцо, и, наклонив голову, зашёл в горницу.
В безлюдном доме я сел за накрытый стол, огляделся, пожал плечами и уничтожил всю еду до последней крошки. Заглянув с сожалением в пустые чугунки и миски, я вышел во двор. Всё было, как всегда, но слишком уж тихо. Словно всё повымерло, даже куры куда-то подевались. Я не на шутку встревожился и уже начал прикидывать, куда в первую очередь отправиться на поиски пропавшего «населения», когда со стороны луга услышал знакомую песенку.
Елена шла по тропинке с полным лукошком ягод и с цветочным венком на голове. Коварное солнце незаметно насквозь просвечивало её ситцевое платьице, оттеняя соблазнительные ножки прелестницы. А наклеенный на нос зелёный лист придавал ей неподражаемое обаяние. Неожиданно увидев меня, она прервала пение, остановилась и тревожно завертела головой.
– Что случилось, Антон?
– Это я хотел спросить. Где народ? Куда все запропали?
– Деды, что ли? Так у них сегодня хозяйственный день. Отправились за пенсией, за покупками и по разным прочим делам.
Я облегчённо вздохнул и проворчал:
– Тоже мне, аборигены. Не могли, что ли, заранее сказать?
– Спать, вы изволите долго, сударь. Да, деда Пахома горазды обижать. Да, в реке сидите полдня.
– Каюсь. Сдаюсь. Осознал. Кругом виноват. Не велите казнить. Велите пригласить на чай.
– Велю. Извольте, – не моргнув глазом, ответила она.
Я церемонно подставил локоть, а она, гордо подняв голову, взяла меня под руку, но не выдержала, прыснула в кулачок и со смехом побежала к дому. Нахально подглядывая, как она умывается у медной ендовы, я протянул ей полотенце, мы рассмеялись и вбежали в горницу.
Плотоядно облизываясь, я сел к пустому столу и принялся откровенно вертеть в руках ложку. Елена, посмеиваясь, извлекла откуда-то из недр печки большое