Чужой портрет - Мария Зайцева

Я… — от неожиданности и шока не могу придумать достойный ответ и выдаю правду, — я просто прикидывала, каким материалом тебя бы писала… Прости, пожалуйста… Со мной бывает… Иногда. Редко очень. Прости…

— Писала? — хмурится Аня, все еще не выпуская моего подбородка из своих неожиданно сильных, цепких пальцев, — художница, что ли?

— Да… Я приехала… Меня пригласил Холодов… Знаешь такого?

Аня мотает отрицательно головой. Ну конечно, если человек далек от мира искусства, то имя Холодова не скажет ровным счетом ничего.

И я начинаю бормотать, стараясь убедить Аню в том, что я нормальная… Ну, насколько может быть нормальным художник…

— Я просто… Он пригласил, а сам уехал… И вернется только через месяц, и то примерно… А мне это время надо где-то жить. И на что-то жить. У меня тут сестра, Лана, Светлана… Но я у нее не могу, у нее малыш больной и муж… Тоже больной… И квартира маленькая, я не хочу стеснять… И потому… Вот…

Аня внимательно выслушивает весь этот бред, затем, помедлив, кивает:

— Художница — это хорошо, конечно… Но вот теперь и я думаю, что ты слишком хлипкая… Не выдержишь. И тонкая душевная организация, опять же…

— Я сильная! — упрямлюсь я, не желая терять шанс из-за собственной глупости, — я справлюсь! Точно-точно!

— Ну ладно… — вздыхает Аня, — тогда переодевайся, работай. Сегодня в палатах мыть не будешь, у тебя санкнижки нет. Пока что лестничные проемы, коридор, санузлы, поняла? И к пациентам не вздумай подходить.

Киваю. Меня прямо все устраивает! Более чем!

— И вот еще что… — Аня задумчиво изучает меня, вздыхает, — блин… Маруся… Как бы тебе сказать помягче… Черт, не была бы ты такой не от мира сего еще! Короче, у нас тут мужиков много, санитары, медбратья, фельдшеры со скорой приезжают иногда, врачи, которые тут дежурят… А ты — девушка… Красивая очень… Короче, будут подбивать клинья. Не ведись. Поняла? Большой и чистой любви тебе тут не предложат, а вот легкий перепихон во время ночного дежурства — за милую душу. Я, конечно, со свечкой стоять не буду, но чисто по-дружески предупреждаю, не ведись, если будут что-то обещать. А то ты такой цветочек невинный…

— Не поведусь, — улыбаюсь горько, ловлю себя на этой непрошенной эмоции и торопливо стираю ее с лица, — на этот счет можешь вообще не волноваться.

— Даже так? — смотрит на меня внимательно Аня, — не цветочек, значит?

— Давно уже нет, — отворачиваюсь я, — и желания попадать под новую подошву не имею.

— Хорошо, — помедлив, кивает Аня, — ну все, вопросов нет если, работай. Мой номер у тебя есть, звони, если что. Вещи свои оставь у сестры, с собой имей только сменную одежду и мыльно-рыльные. Чтоб в комнате отдыха не было эффекта твоего присутствия.

Киваю, иду в сторону комнаты отдыха, чтоб оставить сумку и вещи, а затем звоню Ланке, рассказать, что все отлично.

Сестра, судя по голосу, снова загружена до невозможности, но за меня радуется. Думаю, в основном, потому, что не надо разбираться по моему поводу со своим скотиной-мужем. Я тоже этому рада, и на таких положительных эмоциях работаю примерно полчаса, вливаясь в процесс. По пути знакомлюсь еще с одной санитаркой, пожилой крепкой женщиной, Валентиной Михайловной.

Она ужасно радуется мне, как лишним рукам, на которые можно сгрузить хотя бы часть обязанностей.

Мы еще работаем, потом перекусываем в столовой для персонала и выходим на крылечко на пять минут подышать свежим воздухом.

Наблюдаем, как во двор заезжает здоровенный черный внедорожник, судя по всему, бронированный, весь темный настолько, что за стеклами вообще не различить пассажиров.

Открывается передняя дверь, выпуская высоченного мужчину в костюме, как две капли воды похожего на тех, что караулят возле регистратуры. Мужчина, зорко осматривает окрестности, сканирует нас с Валентиной Михайловной, а затем открывает заднюю дверь, выпуская…

Подростка!

Я с изумлением смотрю на мальчишку, лет двенадцати примерно, высокого, вихрастого, улыбчивого и очень симпатичного, как бывают симпатичны веселые хулиганистые парни. Он в широких джинсах и еще более широкой футболке с ярким принтом, виски выбриты по-модному, взгляд хитрый.

Мальчишка разворачивается к машине, что-то там копошится… И вынимает из черных кожаных недр салона ребенка. Маленькую девочку, судя по виду, едва умеющую ходить, в бежевом нежном платьице и легкой панамке.

Девочка весело улыбается двумя передними зубами, обнимает его за шею, а суровый мужчина тем временем достает из багажника машины стильную бежевую коляску.

— О, Анькины приехали… — комментирует происходящее Валентина Михайловна, — чего это они раньше времени? Обычно со смены ее забирают…

— Это ее дети? — удивленно раскрываю я рот. Не на девочку, конечно, тут все в порядке, но вот мальчик… Это во сколько же она его родила?

— Да, — кивает санитарка, — сын и дочка.

— Но ведь Аня же… — я не могу сформулировать фразу, так, чтоб поделикатнее, — ей же не больше двадцати пяти…

— Чуть больше, — смеется санитарка, — но да, ты права. Ванька приемный. А дочка родная. Да ты чего, не местная, что ли? Не знаешь, кто такая Аня?

Я только головой мотаю.

— О-о-о… А вот и Хазар, — Валентина Михайловна кивает на еще одну машину, как две капли воды похожую на первую, заезжающую во двор, — пошли-ка с глаз долой…

Хазар… Опять Хазар. Да что это такое, что меня это имя преследует-то?

Я не спорю, разворачиваюсь, чтоб нырнуть за санитаркой в прохладу приемного покоя, а навстречу мне идет Аня.

Киваю ей, торопливо скользя мимо… И все же, уже зайдя в помещение, разворачиваюсь, чтоб увидеть, как Аня подхватывает на руки радостно пищащую дочку, как улыбается им обоим веселый озорной Ванька, и как идет от черной машины очень знакомый мне черный человек, Хазар. Тот самый Хазар, который владелец фирмы, где работает моя сестра, и клуба, где я недавно так неудачно прибиралась…

А рядом с ним, отстав буквально на полшага, движется еще один мой знакомец. При виде которого, сердце начинает лупить в грудную клетку с дикой силой, так что даже больно становится.

И, в отличие от Хазара, не сводящего взгляда с Ани и ее детей, Каз смотрит на меня.

Глава 17

Ловлю на себе черный, внимательный взгляд Каза, торопливо отворачиваюсь и прячусь за Валентину Михайловну.

Какого черта