Истинное зло - Грег Айлс

Стянув с себя брюки и рубашку, Алекс вышла в одном белье из номера и прыгнула в бассейн. Приличные постояльцы уже спали, а если какому-нибудь типу вроде Билла Феннела захочется смотреть на ее задницу, пока она нарезает по воде круги, то добро пожаловать. Только лучше бы ему убраться раньше, чем она вылезет на берег.

Доктор Элдон Тарвер медленно шел по тропинке в парке, опустив голову, и с профессиональной зоркостью выглядывал в траве птичьи перья. В одной руке он держал брезентовую сумку «Найк», в другой – выдвижную алюминиевую «лапу», с помощью которой обычные люди собирают с земли консервные банки и прочий мусор. Но доктор Тарвер не был обычным человеком. Своей «лапой» он подбирал мертвых птиц, запечатывал их в полиэтиленовый пакет и клал в брезентовую сумку. Он ходил так с самого рассвета и нашел уже четыре экземпляра – трех воробьев и ласточку. Два из них совсем свежие и хорошо подходят для его дневной работы.

За это время доктору Тарверу встретились всего два человека, оба бегуны. Мало кто наведывался в дальний уголок парка, где древесные сучья свисали до земли, а дорожки почти всюду заросли травой. Бегунов он, похоже, напугал – тем, что вообще оказался тут в такое время, но еще больше своим видом. Доктора Тарвера можно было принять за кого угодно, только не за спортсмена.

На нем не было ни шорт, ни куртки с капюшоном, лишь обвислые брюки и вязаный джемпер из дешевого магазинчика на Каунти-Лайн-роуд. Высокий рост дополняли широкая грудь и волосатые руки. Он облысел уже в сорок лет, зато мог похвастаться длинной седой бородой, придававшей ему сходство с менонитским пастором. Глаза у него тоже были как у пастора – не священника, а вдохновенного пророка: ярко-синие, сверкавшие из глубоких глазниц, как две серебряные монеты на дне колодца. Когда Тарвер был разгневан, его глаза могли жечь демоническим огнем, но мало кому доводилось это видеть. Обычно в них стоял чистый лед. Кое-кто из женщин в медицинском центре находили его симпатичным, но большинство считали уродом, особенно из-за багровевшего на щеке крупного пятна, которое все принимали за родинку. На самом деле грязная отметина явилась следствием внутривенной аномалии, мучившей его с детства, но в переходный возраст вдруг вырвалась наружу, будто знак какой-то вины. В общем, облик доктора производил сильное впечатление, и даже самые мускулистые бегуны отступали на пять шагов в сторону, чтобы пропустить бородача-гиганта с его алюминиевой «лапой» и брезентовым мешком.

Когда первые лучи стали пробиваться сквозь дубовые ветки, на дорожке появился еще один бегун – девушка: стройная фигура в обтягивающем трико и с золотистыми кудрями, прикрывавшими белые наушники. Провода тянулись к «ай-поду», закрепленному ремешками на предплечье. Доктор Тарвер хотел проследить за ее приближением, но заметил у обочины еще одну птицу, бившуюся в предсмертных судорогах. Похоже, она упала несколько секунд назад.

Девушка резко свернула и перескочила на противоположную сторону дорожки. Спортсменка попыталась изобразить это как знак вежливости, но доктор сразу сообразил, что к чему. Он изучал одновременно и птицу, и девушку: гибнущую тварь и создание, полное цветущей жизни. Поравнявшись с ним, девушка старалась не смотреть в его сторону, однако ей это не удалось. Взгляд дважды метнулся к доктору, проверяя, не пытается ли он приблизиться к ней. Природа до предела отточила в человеке способность оценивать опасность, подумал Тарвер. Он с улыбкой взглянул на промчавшуюся мимо девушку и посмотрел ей вслед, холодным взглядом анатома оценив форму ее гибких бедер.

Скоро она исчезла за углом, а доктор все еще стоял, вдыхая запах ее духов – абсолютно лишнюю деталь для бегуна, который не хочет привлекать к себе внимания. Когда запах рассеялся, Тарвер опустился на колени, натянул резиновые перчатки и достал из кармана скальпель, шприц и чашку Петри. Надел хирургическую маску и одним движением рассек тельце воробья. Длинным пальцем доктор извлек печень. Воткнув кончик шприца в маленький черный комочек, он поводил им внутри и потянул на себя, пока вверх не пошла тонкая струйка крови. Ему был нужен один кубик, но он взял как можно больше, затем быстро свернул шею воробью и выбросил его в кусты.

Открыв чашку Петри, доктор Тарвер поместил немного крови на измельченный эмбрион цыпленка и размазал ее с помощью стерильной палочки. Закрыл крышку и убрал сосуд в брезентовую сумку. Через минуту туда же полетели перчатки, и доктор вытер руки с помощью гигиенической салфетки. Неплохо для одного утра. В лаборатории необходимо прежде всего заняться последней птицей. Тарвер чувствовал, что она переносчик болезни.

Внезапно в траве раздался слабый шорох, и у доктора побежали по спине мурашки. Слабый звук, но он помнил его с детства. Тарвер отложил сумку в сторону и очень тихо – насколько это было возможно при его размерах – шагнул в сторону. Увидев гниющее бревно, он сразу все понял. Доктор закрыл глаза, чтобы сосредоточиться. Потом медленно протянул левую руку и приподнял бревно. От того, что он там увидел, у него забилось сердце: это даже не кроталида, а прекрасное живое кольцо, сверкавшее на солнце красными, желтыми и черными пятнами.

– Micrurus fulvius fulvius, – прошептал он.

Доктор нашел королевского аспида – одного из самых редких и скрытных видов змей в Америке и, уж конечно, самого ядовитого. Легким и скользящим жестом отца, гладящего по волосам ребенка, Тарвер схватил змею чуть ниже головы и поднял. Яркое тело обвилось вокруг его руки дюймов на двадцать, но мускулы у этой твари были слабоваты. Щитомордник и гремучая змея еще могли бы с ним бороться, пытаясь вырваться и нанести удар. Но у королевского аспида иная тактика. Если обычная гадюка выпрыскивает в жертву гемотоксин – грубый яд, раздувающий кровеносные сосуды и заражающий кровь, причиняя жуткие страдания, – то аспид куда более изысканный убийца. Подобно кобре или мамбе, он вырабатывает чистые нейротоксины, создающие лишь легкое онемение перед тем, как отключить центральную нервную систему и вызвать паралич и смерть.

Доктор Тарвер не был герпетологом, но о змеях знал не понаслышке. Его обучение началось еще в детстве, причем не по доброй воле! В представлении доктора змеи были неразрывно связаны с понятием о Боге. Его приемные родители тоже усматривали эту связь, но совсем не так, как он, считавший, что испытывать силу веры игрой со смертью – глупость. Элдон сызмальства насмотрелся на благочестивых крестьян, которые держали в руках перепуганных гремучих змей и распевали гимны, полагая, будто благодать Господня избавит их от смертоносной силы, скрытой в ядовитых железах. Не тут-то было. Он видел, как люди получали укусы – в руки, шею и лицо – и корчились в невыносимых муках, несмотря на всю свою праведность. Многие лишились пальцев или целых рук, двое отдали Богу душу. Элдон знал все это потому, что сам был таким же деревенщиной, но не по рождению или собственному выбору, а по распоряжению властей штата Теннесси. Те, кто обвинял его приемного отца в обмане, утверждая, что он отцеживает яд перед церковной службой или держит змей в холодильнике, чтобы сделать их неповоротливыми, говорили чепуху. Вера этих селян была такой же крепкой, как каменистая земля на склонах Аппалачских гор, которую они в поте лица возделывали каждый день, кроме воскресенья. Они искренне хотели, чтобы смерть пребывала с ними в храме, куда они собирались, чтобы предстоять Господу. Элдон сам собрал немало гадюк для воскресных служб. Церковные старшины скоро сообразили, что у мальчишки с родинкой есть дар, и даже приемный отец просил его стать священником. Но это уже другая история…