«Гласность» и свобода - Сергей Иванович Григорьянц

обед приехавшего во Францию Горбачева в Елисейский дворец, но в долгом разговоре Рокар проявил подлинную озабоченность тем, что в действительности происходит в Советском Союзе. Несовпадения пропаганды и действительности для премьер-министра дополнялись судорожной активностью французской коммунистической партии и всех многочисленных контролируемых ею и КГБ коммерческих структур. Говорить со мной, посторонним, достаточно подробно он, конечно, не мог, да и я был неспособен тогда сказать что-то конкретное.

Главным событием весны восемьдесят девятого года было кровавое побоище в Тбилиси. Оно совсем не было похоже на то, что произошло в Ереване. В Армении была локальная задача – предупредить миллионный народный митинг, который мог привести к появлению не только гигантских, охватывающих почти все население республики (в Ереване уже на первый митинг съезжалось множество людей даже из горных городков и поселков), но и параллельных, не контролируемых пока из Москвы демократических органов власти. Это была совсем маленькая республика и подавление демократического движения было местной задачей.

Трагедия в Тбилиси (и все связанное с ней) уже не была исключительно местной проблемой и скорее напоминала по масштабу московский путч августа 1991 года. Всю зиму Чебриков, Крючков и его агентура в Верховном Совете СССР, напуганные взрывообразным ростом демократического движения, появлением не спланированного на Лубянке и захватывавшего всю страну движения «Демократическая Россия», стремительным ростом близкого всей интеллигенции движения «Мемориал», все более растущего и внутри страны и за рубежом влияния «Гласности», к которой и вовсе у КГБ не было реальных подходов, настаивали сперва на введении военного положения в СССР, но смогли провести лишь указ об усилении ответственности за антигосударственные действия, который появился 8 апреля, как раз накануне убийств в Тбилиси. Главный пункт этого указа (о ведении комендантского часа) был тут же отменен Верховным Советом. Но и для того, что было принято (совместное патрулирование силами МВД и военных) не было совершенно никаких оснований – провоцирующие выходки Новодворской с ее «Демсоюзом» всерьез принимать было нельзя, хотя им и создавали необычайную рекламу. Серьезную провокацию в Москве при бесспорно политизированном и бдительном населении устроить было невозможно.

Как происходила подготовка к зверскому избиению людей в Тбилиси (с до сих пор до конца не установленным числом погибших) мы не знаем. Архивы Лубянки никто не видел, архив тбилисского КГБ – тоже, предусмотрительный Звиад Гамсахурдиа сжег его в первый же день своего прихода к власти. Вскоре стало ясно, что Звиад был не единственным управляемым человеком в Грузии, а рыцарственный и ясный Мераб Костава как-то очень быстро и странно погиб.

Из воспоминаний о начале 1989 года премьер-министра СССР Николая Рыжкова и второго секретаря ЦК КПСС Егора Лигачева видно, что советское руководство в это время больше всего озабочено внезапной антиправительственной активностью в Верховном Совете еще недавно абсолютно преданных советской власти Юрия Афанасьева (партийного чиновника, руководителя Всесоюзной пионерской организации, не раз выполнявшего во Франции не вполне ясные поручения), Гавриила Попова (абсолютно надежного советского экономиста, заведующего кафедрой в Московском университете), Анатолия Собчака (правоверного юриста, даже вступившего в КПСС летом 1988 года) и нескольких других. Соединяясь с внезапно образовавшимися повсюду Народными фронтами, которые по преимуществу были не столько националистическими, сколько открыто сепаратистскими, они внезапно стали серьезной угрозой не только единству СССР, но и работе экономического механизма. Законы о кооперативах, совместных предприятиях и резкое снижение государственного заказа в промышленности (при сохранении государственных цен во всех добывающих отраслях) привели к гигантскому по тем временам обогащению наиболее предприимчивых директоров, создавших кооперативы на своих и за счет своих предприятий, к массовой спекуляции и диспропорции цен, приведших, в частности, к шахтерским забастовкам, то есть к резко возросшему социально-экономическому недовольству народа и окончательному вымыванию из торговли продуктов массового спроса благодаря заметно выросшей массе наличных денег.

При этом и Лигачев и Рыжков словно бы совершенно не замечают, во всяком случае не пишут, как умело пользовались этими столь полезными для них законами образовавшийся симбиоз из сотрудников МИД» а, где было создано специальное «внешнеторговое объединение», КГБ, ЦК ВЛКСМ и ЦК КПСС с новым Международным отделом, занятым исключительно финансовыми операциями.

На фоне этого партийно-директорского грабежа, внезапной активности политической жизни и раскручивающейся рекламной компании Ельцина (к нему я еще вернусь) начались массовые митинги в Тбилиси. На первый взгляд митинги эти не должны были среди всего, что происходило в стране, вызывать особенное волнение и даже интерес: во-первых, они были в десятки раз менее многолюдными, чем в Ереване, да и тридцать тысяч человек собирались на них в специально отведенном месте – на городском ипподроме. Даже когда они переместились к Дому правительства, число митингующих сократилось до восьми (во время избиения) – пятнадцати тысяч человек. К тому же митинги в основном были посвящены опасности отделения Абхазии, но после того, как Адлейба, провозгласивший стремление Абхазии стать равноправной республикой СССР, при этом первый секретарь ЦК этой автономной республики в составе Грузинской ССР, подал в отставку и положение нормализовалось, число митингующих в несколько раз сократилось и с ними вполне можно было договориться или не обращать на них внимания.

И тут произошли странные и страшные события, давшие возможность для различных толкований, но тем не менее вполне очевидные.

Начнем с тбилисского руководства. В 1991 году в одном из интервью (газета «Известия» 14 сентября) первый секретарь ЦК Грузии Джумбер Патиашвили достаточно откровенно обо всем рассказал. 5 апреля в Тбилиси приехали трое уполномоченных представителей ЦК КПСС, один из которых был близок к Чебрикову: Вячеслав Михайлов и Алексей Селиванов. После этого прибыл наделенный чрезвычайными полномочиями первый заместитель министра обороны СССР К. А. Кочетов.

– Нам не хватало тогда мужества прямо спросить, кто ему эти полномочия предоставил, – говорит Патиашвили.

После чего в Москву полетели противоречащие друг другу телеграммы, причем, как утверждает Патиашвили, данные ему только для подписи и составленные вторым секретарем ЦК Грузии Борисом Никольским (тоже очень любопытная фигура, позднее – заместитель мэра Москвы Лужкова и очень устроенный человек в администрации Ельцина) и сотрудниками КГБ («мы получали всю информацию по линии КГБ, что было главной нашей ошибкой», – сетует Патиашвили). Но именно такие телеграммы из Тбилиси были нужны в Москве.

Первая из оглашенных Лукьяновым на заседании Верховного совета была написана Патиашвили (как он утверждает, под диктовку) еще в ноябре 1988 года. Телеграмма с просьбой ввести военное положение, хотя речь шла всего лишь о разрешенном властями митинге. Московские власти вполне адекватно на эту телеграмму реагируют: вместо введения военного положения Горбачев обращается с успокоительным заявлением к грузинскому народу, и все успокаивается.

Но в начале апреля митинг переместился к Дому