Восемнадцатый лев. Тайна затонувшей субмарины - Алексей Смирнов

Капитан «Ориона» показал на глубокую полочку из оргстекла, в которой покоилась латунная реликвия.

– Не слушайте его, старого болтуна, – заметила Сара, разливая компании по новой порции кофе. – Эту трубу я подарила ему задолго до свадьбы. Так что никакого принуждения не было. А по поводу книги, так он просто любит по делу и без дела напоминать о своей учебе в школе переводчиков. Если бы тут лежала русская инструкция по пользованию огнетушителем, он бы сказал, что и ее в Упсале проходил.

– Мы много чего изучали, и инструкции в том числе, – парировал Сорен. – Но давайте вернемся к нашему делу. Гюнтер?

Степка, кратко изложив обстоятельства своего проникновения в Центральный пост и поделившись впечатлениями от увиденного (песок и вода, и ни души – караван ушел, а оазис остался), переключился на свои находки.

– Я уже назад хотел двигать, но тут смотрю, люк во второй отсек открыт, вспомнил схему, вроде командирская каюта там. Заглянул – койка, шкафчик на переборке, столик откидной. Больше ничего нет. Нормальная комната, не то что у моей Кристины в Гамла Стане. На шкафчике в металлической рамке под стеклом – эта вырезка, стал снимать, все посыпалось, жестянка насквозь прогнила. Чуть стеклом не поранился. Под столиком патефон стоял с этой пластинкой. Патефон – кусок ржавчины, а пластинка вроде ничего, ну, и взял ради прикола. Конечно, патефон тоже можно было прихватить, я знаю одного чувака, он эти штуки коллекционирует, но я как-то поздно про него вспомнил.

– Давай, читай и переводи, а то я за это время сама русский выучу, – нетерпеливо прервала рассказчика Лена.

– Ладно, слушайте, – Степка откашлялся и уткнулся в бумажку. – Пополнение Краснознаменного Балтийского флота. Это заглавие. Дальше следующий текст. Несокрушимые подводные силы нашей Родины пополнились новой боевой единицей. Рабочие завода «Красное Сормово» в Горьком досрочно выполнили взятые на себя обязательства, на два месяца раньше запланированной даты спустив со стапелей подводную лодку, которая, после приемки государственной комиссией и успешного прохождения ходовых испытаний, вошла в состав КБФ под номером С-27. Вчера на ее борту побывала делегация шефов, передовиков колхоза «Путь Ильича», которые вручили нашим славным подводникам подарки тружеников села: бюст Владимира Ильича Ленина, а также яблоки, груши и сливы из колхозных садов. Подводники, в свою очередь, пообещали, что будут из глубин мирового океана оберегать мирный труд советских граждан и любой враг будет встречен метким залпом торпед, а также артиллерийским огнем.

Степка замолчал и, обведя взглядом аудиторию, очевидно ожидавшую продолжения, сообщил:

– Все. Конец поэмы.

Сорен вскочил с места, захлопнув справочник «Экипажи боевых кораблей КБФ 1941-1945 г. г», который он листал все это время:

– Теперь сомнений нет. Под нами, – он топнул ногой по палубе, застеленной красным ковром, – лежит С-27, которую зачем-то решили выдать за С-28. На ложке, которую я нашел, инициалы М. Г. Напомню, такие инициалы принадлежали старшине-мотористу Максиму Григорьеву 1915 года рождения с С-27. Книга «Двенадцать стульев» подарена старшему лейтенанту Агафьеву, согласно справочнику он также служил на С-27. Конечно, теоретически двух и даже более человек могли перевести с одной лодки на другую, но только что прочитанная газетная заметка устраняет последние неясности – мы имеем дело с С-27. Причина гибели лодки не установлена. Но, судя по тому, что видел я и эти парни, – капитан кивнул на Юру и Степку, – лодка двигалась в надводном положении, с открытыми люками, что само по себе странно в боевой обстановке. На стволе кормовой пушки – заглушка, т. е. командир русской субмарины проявил поразительную беспечность, как будто вел свой корабль в мирных водах. На палубе заметны следы осколков, возможно, лодка напоролась на мину или была атакована с воздуха. Если кто-то думает иначе, высказывайтесь.

Возражений не оказалось, только Сара пробормотала:

– Но зачем, зачем нужно было устраивать весь этот маскарад? И почему сегодня кому-то так важно все это скрыть?

Вопрос был риторический, поэтому так и остался без ответа.

– Ну что же, идем домой, в Стокгольм, а пока предлагаю всем подумать по поводу наших дальнейших действий. У меня уже есть кое-какие соображения, – сообщил капитан «Ориона» и, взяв в руки пластинку, уже промытую и протертую замшей, повертел ее в руках. – Наклейки нет, но материал хорошо сохранился. Старый благородный шеллак. Это вам не искусственный винил. Шеллак даже можно есть – это, по сути, конфетная глазурь.

Капитан, подмигнув экипажу, поднес пластинку ко рту, Сара фыркнула:

– Сорен, ну сколько можно!

– Ладно, – вздохнул Сорен. – сохраню реликвию для прослушивания. Ну, какие мысли по поводу того, что там записано?

– Наверно, какая-нибудь речь Ленина или Сталина, – предположила Сара.

– Военные марши, – сказала Лена.

– Лирические песни в женском исполнении или я не знаю моряков, – заметил Степка.

Юра скорее был готов принять точку зрения приятеля. Судя по «Двенадцати стульям», парни на С-27 подобрались веселые и не слишком идеологически затюканные.

– Романсы, – сообщил он.

– Сейчас проверим вашу проницательность, – Сорен открыл шкаф и извлек из него патефон, крышку которого украшал знак с красным знаменем, развевающемся на скрипичном ключе. «Ленинградский граммофонный завод», 1940 год, – гордо проинформировал он собравшихся. – Подарок патриотической общественности латвийского города Руене. Награда за то, что я вернул латышскому народу его национальную реликвию. Обо мне даже местная газета писала, «Со-вет-ск-ая мо-ло-дежь», – воспроизвел он название по-русски. – Правда, в 88-м году она уже была антисоветская.

– Сорен, хватит хвастаться! Никому не интересы легенды о твоих подвигах, – смущенно произнесла Сара и, подойдя к мужу, изобразила, что закрывает ладонью ему рот.

– Не моих, а наших, – поправил ее капитан. – Мы с Сарой вместе «Сеятеля» искали. Молодым людям будет полезно послушать, чтобы навсегда запомнить главный принцип научного поиска: самое простое решение обычно оказывается единственно верным. Как я уже сказал, дело было в 88-м году, накануне распада Советского Союза. Вся Прибалтика бурлила, была в шаге от независимости. Нас с Сарой пригласили в Ригу выступить перед местными историками с докладом о морской археологии. Ведь при Советском Союзе латышей к морю, тем более с аквалангами, не подпускали. В КГБ правильно рассуждали. Войдет такой человек в воду далеким от политики ученым, а выплывет уже в нейтральных водах законченным диссидентом. Закруглил я выступление, и тут подходит человек из Руене. Просит продемонстрировать мои навыки подводного поиска в действии. Только не на море, а на местных озерах и речушке. У них приближался полувековой юбилей установки памятника сеятелю – это был такой трехметровый крестьянин из финского гранита, ничего особенного. Но чекисты посчитали иначе. В 1951 году, когда всю Латвию уже проутюжили и советская власть даже заскучала, решили провести контрольную чистку. Некоторые книги на латышском языке в районных библиотеках собрали и пожгли, еще по мелочи пропололи, а «Сеятеля» объявили главным носителем латышского буржуазного духа. Ну, и провели акцию по его искоренению. Пригнали в Руене войска, площадь оцепили, и трактором гранитного мужика скинули с пьедестала. Потом статую разрезали на две части, да еще голову отрубили. Тело закопали в парке, а голову ночью вывезли куда-то на грузовике и спрятали. Решение было правильное. Ведь статую без головы, при всем патриотизме, обратно не поставишь. После этой акции «Сеятель» действительно начал становиться символом буржуазного националистического духа, и с каждым годом – все больше. Местная патриотическая интеллигенция на нем прямо сдвинулась. К 1988 году общественность так припекло, а советскую власть так расшатало, что народ решил статую во что бы то ни стало вернуть обратно на постамент. Тело каменного крестьянина выкопали и склеили, а голову никак найти не могли. Кто-то слышал, что ее якобы скинули в воду. Принялись искать опытного аквалангиста. Даже собрали деньги в специальный фонд по поиску головы – пять тысяч рублей, большие деньги. Мы с Сарой приехали в статусе международной экспедиции, бумагу нам дали от Латвийской академии наук. Поселились в местной гостинице, оргкомитет для разъездов по окрестным водоемам «Ладу» выделил. Жить можно. Первые дни собирали информацию. Свидетели к нам в очередь выстроились, как на прием в райком партии. Голову везли туда, голову везли сюда… Один деятель особенно достоверно рассказал. Мол, шофером тогда на грузовике работал, доставлял голову по назначению, а она между бортами каталась туда-сюда. Скинул в реку километров за десять от города. Я по его указаниям нырял там до посинения, ничего не нашел. А потом выяснилось, что наш информатор комитетским был. Как, впрочем, и другие свидетели, что нам показания давали. Чекисты решили вести с нами большую дезинформационную игру по всем правилам большого шпионажа. Десять дней у них счастья было после стольких лет провинциального загнивания. Когда мы это дело раскусили, то объявили, что найти ничего не можем и уезжаем. «Ладу» оргкомитету вернули. Но через два дня мы с Сарой потихоньку вернулись, и стал я нырять в самом близком от парка месте реки, у моста. Решили, что ленивые птенцы Дзержинского далеко везти голову не захотели, скорее всего, там ее и сбросили. Полчаса булыжники на дне ворочал, глубина меньше метра, вдруг рукой за что-то странное зацепился. Оказалось, ухо «Сеятеля». Нашелся символ! Город – в безумии. Организовали процессию, и голову, как святые мощи, на подушечке к телу понесли. В первых рядах – архиепископ, диссиденты, с ними плечом к плечу – секретарь горкома, председатель горсовета, начальник милиции и отделение КГБ в полном составе. В глазах слезы счастья, лица торжественные, соответствуют ситуации лучше правозащитников. У них установка была – возглавлять народ, куда бы он ни двигался. Так и привели через два года к «поющей революции». А нам с Сарой за «Сеятеля» эту реликвию подарили, – Сорен нежно провел рукой по полированной крышке патефона. – Машина-зверь. Железную тарелку на нее положи, и ту пощекочет и петь заставит. Сейчас проверим, окажется ли ему по зубам эта подводная добыча.