Похороните меня за плинтусом - Павел Санаев

Разумеется, Заварзин, для которого буква «р» была камнемпреткновения, получал пять пендалей, и мы с Игорем очень смеялись.

Шуткам Лордкипанидзе смеялись не из желания угодить, апотому что действительно было смешно. Не до смеха было только тому, над кем оншутил. Но Лордкипанидзе шутил над всеми по очереди, и пока одному доставалось,остальным было весело.

Закончив шутить с Заварзиным, Лордкипанидзе подходил ктолстому Куранову и объявлял:

— Ну што, пузо, буду тэбя буцкат. Сэчас закат, будубуцкат с заката да расвэта. Патом атдахну, и с расвэта да заката. Надо ж тэбехудэт, а то скоро карсэт на сэми веревках насит придется.

После такого вступления Лордкипанидзе делал Куранову сериюбоксерских ударов по животу, и хотя они были шутливыми и не очень сильными,Куранов скорее от страха, чем от боли, сгибался и валился на кровать.

— Умэр! — возвещал Лордкипанидзе. — Сприскорбием саабщаю вам о бэзврэменной канчине лучшэй нашей баксерской грушиИгоряши Куранова.

Я дружил с Курановым, сочувствовал ему, но не мог несмеяться лордкипанидзовским шуткам! И мне было завидно, что насмешить, выдумать«корсет на семи веревках» Лордкипанидзе может, а я нет. Зависть переходила в восхищение,восхищение в свою очередь сменялось страхом: закончив с Курановым,Лордкипанидзе принимался шутить со мной.

Он брал меня за ноги и, приговаривая: «Ой, атпущу, атпущу!»— начинал крутить в воздухе. Лордкипанидзе был старше и сильнее, в его руках ячувствовал себя, как пара пустых колготок, и покорно ждал, когда шуткакончится. Покрутив пару минут, Лордкипанидзе ставил меня на пол, и я тут жепадал, потому что пол качался у меня перед глазами. Все смеялись. ПотомЛордкипанидзе спрашивал:

— Ну, Пацарапанный Нос, што скажэш?

Прозвище Поцарапанный Нос родилось в тихий час, когдаЛордкипанидзе попросил меня закрыть глаза. Я закрыл, а он защемил мне носзазубренным пинцетом и провел. На носу остались с обеих сторон длинныецарапины, и появилось прозвище, которое всех очень забавляло.

— Так што скажэш, Пацарапанный Нос?

— Что сказать? — спрашивал я, поднявшись наконецна ноги.

— Сильный я?

— Сильный.

— Пащупай…

Лордкипанидзе напрягал согнутую в локте руку, и япочтительно щупал.

— А тэпер извинис!

С этими словами Лордкипанидзе делал мне «сливку» — янеосторожно поднимал руки, чтобы схватиться за нос, и получал в придачу«бубенчики». «Бубенчики» были самой неприятной шуткой из всех. Они напоминали«сливку», только вместо носа дергалась та часть тела, на которую я до санаториясовсем не обращал внимания и замечал только, что, купая меня, бабушка мыла ее сособой бережностью. «Бубенчиков» Лордкипанидзе надергал мне столько, что потомв ванной, стоило бабушке протянуть руку с мочалкой, я тут же привычно сгибалсяи кричал: «Осторожно!»

Но самой затейливой выдумкой Лордкипанидзе были деньги.Старшим ребятам надоело играть в грабителей, и нарисованные «фикси-фоксы» сталиненужными. Лордкипанидзе забрал их себе, и в его руках они приобрели неигровую, а реальную цену: «фикси-фоксами» можно было откупиться от пендалей, от«бубенчиков» и от чего угодно.

— Ну што, пузо, буду тэбя буцкат, — говорилЛордкипанидзе Куранову. — Буду буцкат, или плати пять фикси-фоксов.

Куранов платил, и Лордкипанидзе ничего ему е делал.

Разумеется, чтобы платить, «фикси-фоксы» надо было спервазаработать. Раза три в день Лордкипанидзе подходил к нам с кульком, в которомбыли туго завернутые бумажки, и объявлял лотерею. Мы тянули и вытягивали — ктопять «фикси-фоксов», кто десять, а кто бумажку с надписью «пять пендалей» или«десять сливок». Бумажек с пендалями лежало в кульке намного больше. Были идругие способы заработка. Как-то в холле Лордкипанидзе предложил нам с Игоремдраться и сказал, что победитель получит пятьдесят «фикси-фоксов». Я непонимал, зачем нам драться, если мы друзья, но Игорь повалил меня, ударилголовой о горшок с фикусом и стал душить. Лордкипанидзе сказал, что он победил,и дал ему положенные «фикси-фоксы».

Ценность «фикси-фоксов» не вызывала сомнений. Если послеутренней лотереи в кармане хрустело десять-пятнадцать, за предстоящий деньможно было особо не беспокоиться; если хрустело двадцать-тридцать можно былопочувствовать себя королем и до вечера расслабиться. В лотереях мне обычно невезло, и вскоре я стал обменивать на «фикси-фоксы» бабушкины передачи. Абрикосыв туалетной бумаге шли у Лордкипанидзе по пять «фикси-фоксов» штука.

К сожалению, «фикси-фоксами» нельзя было откупиться отмедсестер, которые омрачали мой отдых гораздо больше Лордкипанидзе. Их былочетыре, и сменялись они с очередностью, которую мы никак не могли установить.Добрая медсестра была одна. Звали ее Катя, и все ее очень любили.

— Сегодня Катя будет! — сообщал кто-нибудь, и этопринималось как радостное известие.

Когда она дежурила, можно было смотреть телевизор дольшеобычного, тихонько перешептываться и даже смеяться. Если веселье разгоралосьслишком сильно, Катя подходила к дверям палаты и говорила: «Тихо!» Больше онаничего не делала, потому что, как я уже сказал, была добрая. Остальные сестрыбыли злые.

Главной особенностью палат были разделявшие их стеклянныестены. Санаторий просматривался насквозь, и медсестра могла следить за всеми,не уходя со своего поста. Ночью через зеленоватую муть стекол мы видели далекоезарево настольной лампы и знали: стоит нам засмеяться, устроить какую-нибудьвозню — тут же ворвется она… «Ну, кому тут не спится?!» — спрашивала злаямедсестра, и хотя все притворялись спящими, кого-нибудь одного она поднимала скровати и выставляла в холл. Это наказание было самым безобидным. Лордкипанидзеотправили однажды стоять в палату к девочкам, а меня за попытку сходить ночью встоловую за хлебом повели в процедурный кабинет. Это место и при дневном светебыло самым страшным в санатории, а ночью от его вида у меня потемнело в глазах.

— Ну что, Савельев, не хочешь спать? — спросиламедсестра, и голос ее гулко звучал в окружении чистого белого кафеля. —Сейчас захочешь. Ну-ка садись…

Открыв стерилизатор, медсестра достала блестящую железнуюкоробку, и я услышал, как шуршат в ней звонким металлическим шорохом иглы.

— Сейчас пару пробирочек возьму из вены, заснешь какмиленький. Давай закатывай рукав…

Не помню, что я, трясясь от страха, говорил, как извинялся,но кровь у меня не взяли. Оттаскав немного за волосы, медсестра отвела меняобратно в палату, и, глубоко вздохнув, я тут же заснул. В столовую я большеходить не пытался.

Но самыми неприятными были ночи, когда оставались дежуритьсразу две злые медсестры. Войдя в палату по поводу какого-нибудь очередногоскрипа, они становились на пороге и начинали придумывать, что кому будут сейчасделать.