Похороните меня за плинтусом - Павел Санаев

«Кто же будет мне его закалывать? — думал я. — Неужелиэта нянечка, которая моет шваброй пол? И положила ли бабушка булавку?»

— Я там булавочку воткнула, закалывайте на ночьполучше, ерзает он, беспокойно спит, — словно в ответ на мои мыслидонеслись бабушкины слова.

— Все сделаем, не волнуйтесь.

На этом бабушка с главврачом разошлись. Бабушка, наудивление легко со мной расставшись, отправилась во взрослый санаторий, которыйбыл через дорогу, а главврач взяла мой чемодан и повела меня в палату.

По пути я внимательно смотрел по сторонам, осваиваясь на новомместе. Корпус санатория оказался большим и белым. В коридоре светили лампыдневного света, которые отражались в глянце желто-зеленого линолеума на полу.Пахло хлоркой. Середина коридора расширялась в холл, где стояли огромный фикусс пожелтевшими и пыльными листьями, два дивана на колесиках, четыре, тоже наколесиках, кресла и черно-белый телевизор, который, как потом оказалось,показывал только первую программу. В конце коридора была игровая комната, илиторцевая, как непонятно называла ее главврач. Там были настольные игры, кубикии прочая ерунда.

Палата оказалась четырехместной. Моими соседями сталиЗаварзин и Куранов. Они давно уже расположились и играли в шахматы, когдаглавврач представила им меня и сказала:

— Знакомьтесь, а я пойду найду вам четвертого соседа.Что-то никак мы сегодня не распределимся.

Знакомиться я не умел, потому что никогда этого раньше неделал и в компании сверстников очутился впервые. Не долго думая, я подошел кКуранову, хлопнул его по плечу, как, мне казалось, должны делать настоящиеприятели, и предложил:

— Давай дружить.

Потом я таким же образом предложил дружить Заварзину.

И Куранов, и Заварзин дружить со мной согласились. Курановазвали Игорь, а Заварзина Андрей. Игорь был со мной одного возраста, а Андрей нагод старше. Но Андрей не выговаривал букву «р», заикался, и разница в возрастесовершенно не чувствовалась. Я подождал, пока мои новые друзья доиграют партию,и мы пошли осматривать санаторий.

До отбоя оставалось совсем немного. Поздний час настраивална грустный лад и сдерживал голос. От запертых дверей бильярдной, кинозала икружка «Умелые руки» исходила какая-то торжественность. Казалось, за каждой изних таится клад удовольствий, которому суждено попасть в наши руки завтра, ноникак не сегодня. Но и сегодняшнего дня было жалко. Я хотел растянуть его,послоняться в надежде набрести на какие-нибудь новые события и уныло понимал —все, что могло сегодня произойти, уже произошло, и кроме как спать ничего неостается.

Когда мы вернулись в палату, то увидели нашего четвертогососеда. Со слезами на глазах он уговаривал воспитательницу переселить его:

— Ну пачэму я с ными должэн в палатэ быт! — кричалон. — Я к Мэдведэву хачу, к Короткову! Ани маи друзья! А с этими што, нагаршке сидэт! Пэрэнэсите крават, я здэс все равно нэ астанус!

Четвертым нашим соседом стал Лордкипанидзе. Ему былотринадцать лет, и он хотел в палату к сверстникам, но там были заняты всечетыре кровати. Чтобы переселить его, свободную кровать из нашей палаты надо былоперенести в ту, где хотел жить Лордкипанидзе, и воспитательница на такиеперестановки не соглашалась.

На шум пришла главврач.

— В чем дело?

Воспитательница объяснила. Главврач успокоила Лордкипанидзе,пообещав, что переселит его через пару дней, потом подошла ко мне и сказала:

— С Лордкипанидзе мы разберемся, а с этим Савельевым,Тамара Григорьевна, не знаю, что делать. Бабушка его со мной говорила, сказала,он какой-то больной-разбольной, ничего ему нельзя. Велела следить, чтоб небегал, дала носовые платки с булавками. «Подкалывайте, — говорит, —под рубашку, меняйте, если вспотеет». Что я, Каштанка, за ним носиться?Лекарств вручила целый мешок. Сестра дежурная за голову схватится, там однойгомеопатии шесть коробок.

— Саш, — обратилась ко мне воспитательница, —ты чего ж такой больной нам на голову свалился? Сидел бы дома или в больницу былег. Здесь все-таки санаторий, а не реанимация. С тобой что случится, нас потомтвоя бабушка со свету сживет. Что нам с тобой делать? В палате запирать?

— Нет, зачем? — ответила главврач. — Бабушкасказала, будет каждый вечер навещать, вот пусть и нянчится с ним. На весь деньназначу ему процедуры, а вечером будет с бабушкой.

— А днем?

— А днем обед и тихий час.

Я чуть не плакал, прощаясь с мечтой о веселом летнем отдыхе,и думал, что на обратном пути обязательно казню в туалете поезда главврача ивоспитательницу. Я даже начал выбирать, кого казнить первой, но воспитательницавдруг утешительно сказала:

— Ладно, не огорчайся. У нас всем здесь хорошо.Что-нибудь и для тебя придумаем.

И хотя главврач недоверчиво на нее посмотрела, от радостивновь обретенной надежды я тут же простил их обеих. На этом, однако, дело некончилось.

Пожелав нам спокойной ночи, главврач повернулась квыключателю, чтобы погасить свет, но случайно бросила на меня еще один взгляд изамерла, словно разглядела что-то страшное.

— А где твой колпачок? — тревожно спросила она.

— Какой колпачок?

— Бабушка сказала, ты должен спать в колпачке.

Это было выше моих сил!

— Мне только после ванны…

— Надевай, надевай! Мне она сказала, чтобы ты в немспал.

— После ванны!

— Надевай, не разговаривай! Где он у тебя? В чемодане?

Главврач открыла мой чемодан и сразу нашла колпачок,который, будто самая необходимая вещь, лежал сверху. На него тоже был нашитярлычок с моей фамилией.

— Ну-ка привстань!

— После ванны!

Под дружный смех Куранова, Заварзина и Лордкипанидзеглавврач ловко натянула колпачок мне на голову и с первой попытки, что неудавалось даже бабушке, заколола его под горлом булавкой.

— Все, спи. И только попробуй снять! Я ночью зайдупроверю, — пообещала она, погасила свет и вышла вместе с воспитательницейиз палаты.

Так закончился первый день в санатории.

С этого момента и до возвращения домой жизнь мояпревратилась в калейдоскоп событий, рассказать о которых последовательно иподробно просто невозможно. Чего только не было за месяц моего отдыха! Этовремя было самым ярким в моей жизни, и омрачить его не могли ни махровыйколпачок, ни бабушка, ни Лордкипанидзе, ни даже трехлитровая клизма, которуюмне почем зря поставили перед самым отъездом.