Рассказы ночной стражи - Генри Лайон Олди

Да, пожалуй. Доход без служебных тягот. Есть чему позавидовать. Как он сказал? Языки у людей длинные и злые.

Я кланяюсь:

– Прошу меня простить, Камбун-сан, если служебные гербы ввели вас в заблуждение. Я явился к вам по личному делу. Мое имя Торюмон Рэйден. Полагаю, вам известно, кто я. Мы не знакомы лично, я решил исправить это упущение. Я хочу засвидетельствовать вам свое почтение. Примите этот скромный дар, пожалуйста.

Я протягиваю ему коробку со сладостями.

Он не двигается с места.

– Почтение? – нож сверкает в его руке, но движения я не улавливаю. – Упущение? Дитя, что тебе известно о вражде между нашими предками? Вражде, завещанной нам по наследству? Ты хочешь перебраться через эту пропасть по мосту из пирожков?

– Да, – твердо говорю я.

– Я не приму твой подарок. Не приглашу тебя в дом. Не угощу чаем. Трижды «не», понял? Ты еще испытываешь почтение ко мне? Или мне стоит плюнуть тебе под ноги?!

Поленце разлетается под ножом. Он щепает лучину с такой яростью, что я холодею на морозе. Если раньше слова настоятеля Иссэна о вражде между нашими семьями казались мне преувеличением, сейчас я понимаю, что монах замалчивал бо́льшую часть правды. Какую же тогда ненависть должен испытывать этот человек к семье Ясухиро?

– Вы напрасно пытаетесь оскорбить меня, Камбун-сан. Оскорбления как подарки – пока ты их не принял, они принадлежат не тебе. Примите мой дар и забудем про ваши три «не». Выпьем чаю, сочиним по стихотворению…

– Я чужд поэзии, дитя.

– Не верю! Я большой поклонник таланта вашего деда. Помните трехстишия про «белые слезы неба» и «терпение мудрого»? Гениальные строки, мне никогда не достичь таких высот. Уверен, вы тоже превосходный поэт.

Богомол, думаю я. Соломинка. Тыкать соломинкой в это насекомое стократ опаснее, чем в детстве. А что делать?

– Прощайте, Рэйден-сан.

Впервые он называет меня по имени, со всем возможным уважением. Кажется, я добился желаемого, но это страшней, чем я предполагал.

– Уходите и не возвращайтесь. Не думаю, что нам стоит встречаться. Все стихи, какие мы бы сочинили вместе с вами, выйдут ужасными. Да, ужасными, я не сомневаюсь в этом.

– Отчего же? Знаю, я груб и вульгарен, но я готов прочесть вам что-нибудь из своих жалких потуг…

– Даже не пытайтесь. Уверен, Рэйден-сан, вы так же бездарны, как мой дед, отец и я сам. Мы ведь родственники, не правда ли? Да, сходство налицо.

Он показывает мне нож:

– Знаете, что это?

– Бокувари-танто? Ханакири? Я видел такой у настоятеля Иссэна.

– Это кубикири, «отсекатель голов». Мне он достался по наследству, как княжеская милость и наша вражда. Отличный клинок, не правда ли?

Больше он не произносит ни слова. Сует нож за пояс и уходит в дом.

* * *

Возвращаясь обратно, я дрожу от возбуждения. Ноги подкашиваются, я устал так, словно перетаскал уйму мешков с углем. Одежда со служебными гербами? Стихи, начертанные возле убитых каонай? Запястье, живот, шея – сенсей Ясухиро показал три удара, приводящие к победе.

Два удара я только что нанес.

Поскользнулся, сказал сенсей. «Если голова не была отрублена полностью, убийца скорее всего поскользнулся.» Теперь важно не поскользнуться. Легко ли уговорить меня тыкать соломинкой в богомола? О, при моем золотом характере это легче легкого!

Куда труднее уговорить богомола тыкать соломинкой в меня.

В управу я заглянул на всякий случай. Мало ли, вдруг какие новости – к примеру, еще один убитый каонай? И впрямь, новости меня ждали. К счастью, не труп: письмо в футляре из лакированного бамбука.

Посыльный оставил письмо у секретаря Окады.

Я развернул хрустящий листок дорогой рисовой бумаги и некоторое время просто любовался посланием. Может, я и не великий ценитель, но как по мне, это был настоящий шедевр каллиграфии. Стремительные росчерки таяли подобно дыму в рассветной бирюзе неба; иероглифы походили на летящих птиц…

Мне почудился запах гари, контрастом к запахам свежего снега и морозного утра. В ушах эхом отдался птичий грай. Воистину, если человек мастер – он мастер во многом. Как сенсей владеет оружием, я видел не раз. А вот почерк его видел впервые, ни на миг не усомнившись: письмо написал сам Ясухиро, а не наемный каллиграф.

Личное приглашение от сенсея? Честь, неслыханная честь для меня, недостойного! Одно дело, когда тебя приглашают, другое – когда ты напрашиваешься с визитом. Смел ли я надеяться? Я еще раз перечитал письмо: нет, никаких «младших дознавателей», только мои имя и фамилия.

Значит, служба ни при чем.

Почему тогда письмо доставили в управу? Почему не домой? Тонкий намек: приглашение личное, но речь пойдет о деле, связанном с моей службой? Либо все проще, и незачем собираться в путь на тысячу ри, когда цель в двух шагах. Посыльный не застал меня дома, выяснил, что я на службе, и поспешил сюда, в управу. За срочность посыльным приплачивают, вот они и стараются.

И время указано: час Овцы[18]. Успеваю.

Мигеру я отправил домой, помогать О-Сузу по хозяйству. Отправляясь в гости к Камбуну, я взял безликого с собой и приказал стоять неподалеку, на виду у Камбуна. Обязательно на виду! Пусть хорошенько рассмотрит тебя, сказал я, пусть приметит, каков ты, как самурай примечает смазливую певичку. Нам это только на пользу. У Мигеру чесался язык спросить, зачем из него певичку делают, но он не спросил, а даже и спросил бы, так я все равно бы не ответил. Когда визит закончился, Мигеру проводил меня до управы – и уже там, у ворот, я строго-настрого запретил ему следовать за мной.

Что еще? Подарок сенсею?

Вот теперь ломай голову: преподнести Ясухиро Кэзуо коробку со сладостями, от которых отказался Ивамото Камбун – достойный поступок или недостойный? Я открыл коробку: один ряд – мармелад из красных бобов, второй ряд – пирожные из клейкого риса, завернутые в листья сакуры.

Достойный, решил я. Не пропадать же добру?

Ворота. Привратник.

Служанка с метелкой из перьев. Слуга принимает у меня плети.

Все повторялось, только без Цуиёши и Мигеру. Захоти сенсей что-то продемонстрировать, придется ему показывать на мне – больше не на ком. Отлично, я готов.

Комната с фамильным оружием. Чайный столик.

Сенсей.

Изменилось только настроение. Два дня назад я блуждал в потемках, но теперь увидел впереди свет. Что же до Ясухиро, его прическа сегодня была в идеальном порядке, мешки под глазами исчезли, а белки́ глаз утратили красноту. Широкие складки темно-зеленого, расшитого серебряными лилиями кимоно, казалось, складывались в уступы и ущелья величественных гор. Хоть картину с учителя пиши! И у чая вкус другой: букет осени, а не морская горечь.