Израиль в Москве: повесть - Ефим Лехт

— Не выношу Ксении.

— Возможно, это у вас ксенофобия.

Хмыз в очередной раз сменил очки и внимательно осмотрел Изю:

— Каким вы щеголем, мистер Грацерстайн, весь в панбархате.

— Ну, не весь.

— Не деформировались, респект и уважуха.

— Ну да, движуха, татуха, гэбуха, — пробормотал Изя.

— Что у вас там, джин? Ну так выпустите его из бутылки.

— Это «Хенесси».

— Тем более.

Солидная дама рядом с Хмызом, подкладывает ему какого-то моллюска в тарелку.

— Тпру, не подвергай мой мозолистый желудок испытаниям, дарлинг.

Это его жена Оксана. Юная комсомолка из планового отдела, ныне передовик производства целлюлита. Важная, как продавщица из «Березки». Избыточные губы, душные духи. Изя считает, что феминам больше подходит запах свежескошенной травы. Хмыз, страстно дохнув на стекла, протер очки:

— Что-то здесь мало света. Темно, как в жопе.

Он позволил себе моветон?

— Однако же для издателя вы весьма осведомлены. — Израиль саркастический.

Пауза, заполненная изучением креативного меню.

— Израиль, м-м-м, запамятовал как вас по батюшке.

— Не буду обременять вашу память.

— А как вы здесь оказались?

— Очень просто, это ресторан Андрея, моего сына.

— На хрена козе баян, а Андрюше — ресторан, — сморозил Хмыз ржаным голосом и зловеще улыбнулся во весь рост, пардон, рот. Золото он все-таки обменял на белый оскал.

Еще одно знакомое лицо. Аркадий Трахман. Веселая фамилия. Ровесник. Того же года издания. Бородка заканчивается косичкой. В шерстяной груди запутался крестик. С женой, причем со своей. В усатые семидесятые ее знали как «мисс Компромисс».

Трахман — журналист, был автором диафильмов. Теперь — популярный блоггер. «Лайки» за «лайками». Лауреат премии «Асбест».

— Привет, Аркаша! Где ты, что ты, как ты?

— Много вопросов. Я колумнист в «Коммивояжере», иногда печатаюсь в «Хипстере». А ты?

— А я на пенсии, в Государстве Израиль. Не колумнисты мы, не блоггеры.

— Государство! Я, Изя, сам себе государство. Даже континент. Аркадия. Недаром все континенты на «А». Кроме бабушки Европы. Азия, Антарктида, Америка, Аркадия.

— Вона чего изобрел. Молодец. Творческая натура. А я тогда — планета Израиль.

— Трансцендентально, — с трудом выговорил Аркадий. — Выпьем, Изя, по сто грамм и напишем в инстаграм.

Салат горьковат. Впрочем, горечь, возможно, его собственная. А где же Андрюха? Сидит у окна, что-то объясняет своей новой подруге. Она из Швеции. Или Швейцарии? Беседуют по-английски. Новое эсперанто. Она называет его Энди-бой, он ее — Джулия.

Приехала наконец подруга Марты с наспех нарисованным лицом. Спешила. Они сидели за одной партой с первого класса. До одиннадцатого. Таня Корниенко. Она любит и умеет опаздывать. Ни разу вовремя не приходила. К этому так никто и не привык. Даже муж Василий. Таня все еще преподает в Инязе. И в Школе бизнеса. В школе платят в пять раз больше.

Подружки окончили школу с медалями. Обе решили поступать в Иняз. Татьяну приняли, а Марте вернули документы. Пятый пункт. И медаль не помогла. Марточка пошла в МЭИ. Таня за подругу переживала. Дочка дворника, она сделала себя сама. С будущим мужем познакомилась «на картошке» — выезд студентов на сельхозработы. А еще говорят, «любовь не картошка». Вася учился в МГИМО. Она его быстро обуяла. Так крошка Танечка вошла в номенклатурную семью. «Социальный лифт». До сих пор в их квартире на «Фрунзенской» есть спецкомната, где в стеклянном цилиндре стойка с мундиром Васиного отца — члена Политбюро. На мундире — иконостас наград и даже орден Победы, усыпанный бриллиантами.

— Израиль, как тебе Москва?

— Москва от разлуки со мной проиграла, но от встречи — выиграла, — Изя смутился от собственной вычурности.

Татьяна не поняла, но на всякий случай ярко, по-английски, улыбнулась. Она плохо слышала, носила усилитель звука, но к Изе повернулась невооруженным ухом.

В баре — веселье. Головой вниз висят фужеры. Бармен Павлик-Пиар, обжигаясь, ест пиццу посреди стеклянного звона. С Изей он говорит, как всегда, об искусстве:

— Мне нравится Врублёв.

— Павлик, определитесь: Рублёв или Врубель?

— Да мне фиолетово.

Рядом с ним непременный смартфон. Экран треснул, видимо, от встречи с каменным полом. Кто-то подошел за пивом.

— Two beer or not two beer?[19] — блеснул Павлик. Пивной Гамлет.

— Ночи черные в Калифорнии, — неожиданно захрипел гастарбайтер, отложив сакс. Старается подражать великому Сачмо[20].

— Израиль Абрамыч! А это правда, что Жданов после войны приказал выпрямить все саксофоны? — Ваня глянул на музыканта. — Полный Бишкек! Что у нас, нет своих лабухов?

Иван Денисович Проскуров, в новой черной толстовке, лоснился. С толстовки кричал свежий слоган. Изя подошел. Принт во всю грудь золотой славянской вязью: «Нет пороков в моем отечестве». На мокром столе перед ним книга «Евреи. Что они от нас хотят?», разинутый бумажник, визитка, где «Иванн» с двумя «н».

Смышленый хакер, компьютерный дока Уваров, втолковывает девушкам, что Пелевин — это апокриф, что чудес на свете не бывает.

— Это смотря на какой Свете, бу-га-га, — Ваня пьет текилу, закусывает селедкой. Триумф эклектики. Вытер лоб туалетной бумагой из рулона на столе и отправился к гастарбайтеру.

— Друг, сыграй что-нибудь из Жоплина.

— Откуда? — вытряхнув мундштук, хмуро развернулся музыкант. — Знаешь, брат, передай своей жене, что у нее глупый муж.

— Ситуяйца, — пролаял Иван, возвращаясь, — товарищ не понимает. Но может за себя постоять.

— И посидеть, — добавил Уваров.

Борин телефон закукарекал, Боря посмотрел на экранчик и не стал отвечать. Он был чем-то расстроен.

— Борис, ты почему не ешь, не пьешь? — спросил Изя.

— Говею.

Ваня благодушествует. Напевает «А у нас на троих есть бутылка одна». Опять положил глаз на Асмик, официантку:

— Увидеть бабу с полными бедрами, говорят, к удаче.

— Иван, — ворчит Боря, — с полными ведрами. Я смотрю, тебя опять мракобесит. Где твоя национальная гордость великоросса? Времен аннексии и покоренья Крыма. Соберись, скоро наш писатель придет.