Когда дыхание растворяется в воздухе. Иногда судьбе все равно, что ты врач - Пол Каланити

Повреждение центра Брока лишит человека способности говорить и писать, но он все равно будет с легкостью понимать речь.

Человек с поврежденным центром Вернике не сможет понимать речь, но не утратит способности говорить: его речь превратится в бессвязный поток слов и предложений. Останется лишь грамматика без смысла.

Если повреждены оба центра, пациент становится изолированным от мира: он навеки теряет нечто неразрывно связанное с его человеческой природой. Увидев пациента с инсультом или травмой головы, при которых были повреждены эти области, хирург не может не задуматься, стоит ли вообще спасать этого человека. Не будет ли жизнь без речи мучением?

Впервые я встретился с таким пациентом еще во время учебы на факультете медицины. Это был 62-летний мужчина с опухолью мозга. Во время утреннего обхода мы зашли к нему в палату, и резидент спросил:

– Мистер Майклз, как вы себя чувствуете?

– Четыре шесть один восемь девятнадцать! – ответил он весьма дружелюбно.

Из-за повреждений, нанесенных мозгу опухолью, этот мужчина мог изъясняться только последовательностями цифр, но при этом у него сохранились ударения, тон и интонации речи, и он мог выражать эмоции: улыбаться, хмуриться, вздыхать. Он назвал новый ряд цифр, на этот раз обеспокоенно. Он хотел нам что-то сказать, но цифры выражали лишь его страх и гнев. Команда направилась к выходу из палаты, но я по какой-то причине остался.

– Четырнадцать один два восемь, – умолял он, держа меня за руку. – Четырнадцать один два восемь.

– Извините меня.

– Четырнадцать один два восемь, – печально сказал он, смотря мне прямо в глаза.

А затем я пошел догонять команду. Он умер несколько месяцев спустя, унеся с собой в могилу свое нерасшифрованное послание.

В случаях, когда опухоли примыкают к речевым центрам, хирург сотню раз предупреждает пациента, делает огромное количество снимков и назначает полное нейропсихологическое обследование. Во время операции пациент находится в сознании и разговаривает. Обнажив мозг, но еще не удалив опухоль, хирург берет ручной электрод с круглым кончиком и ударяет током маленький участок коры мозга, в то время как пациент выполняет различные словесные задания: называет предметы, перечисляет буквы алфавита и т. д. Когда электрод посылает ток в опасную область, речь пациента становится сбивчивой: «А, Б, В, Г, Д га га га ррр… Е, Ё, Ж…» Таким образом хирург понимает, можно ли безопасно удалить опухоль. Пациент остается в сознании на протяжении всей операции, продолжая выполнять вербальные задания и разговаривать с врачом.

Однажды вечером я готовился к подобной операции и, просмотрев результаты магнитно-резонансной томографии, понял, что опухоль полностью покрывала речевые зоны. Плохой знак. Я прочитал заключение по результатам консилиума хирургов, онкологов, радиологов и патологоанатомов: операция была признана слишком опасной. Как хирург согласился оперировать? Я возмутился: в некоторых случаях мы просто должны сказать «нет». Пациента ввезли на коляске. Он посмотрел прямо на меня и сказал: «Я хочу, чтобы эту дрянь вырезали из моего гребаного мозга. Усек?»

Вошел хирург и увидел выражение моего лица. «Знаю, – сказал он. – Я два часа уговаривал его отказаться от операции. Не переживай. Ты готов?»

Во время операции вместо традиционного алфавита и устного счета мы выслушивали богохульную тираду: «Вы уже вырезали эту дрянь из моей башки? Чего вы возитесь? Быстрее! Я хочу, чтобы вы ее вырезали. Я могу оставаться здесь весь чертов день, только вытащите ее!»

Я медленно вырезал огромную опухоль, обращая пристальное внимание на малейшие признаки речевого затруднения. Тем временем монолог пациента не прекращался ни на минуту. Вскоре опухоль была положена на чашку Петри[49], и мозг больного засиял чистотой.

– Ты почему остановился? Эй ты, кретин! Я тебе сказал, что ты должен вырезать эту дрянь из меня!

– Операция окончена, – ответил я. – Опухоль удалена.

Как он все еще разговаривал? Учитывая размер и расположение опухоли, это казалось немыслимым. Возможно, за ругань отвечал другой участок коры его мозга. А может, опухоль каким-то образом сместила речевые центры…

Но череп сам по себе не закрылся бы. Пришлось отложить размышления до завтра.

Я достиг вершины резидентуры. Я освоил сложнейшие операции. Моя исследовательская работа завоевала высочайшие оценки. Предложения о работе в разных уголках страны буквально сыпались на меня. В Стэнфорде появилась вакансия, которая полностью отвечала моим интересам: им требовался нейрохирург-нейробиолог со знанием технологий нейропротезирования. Однажды ко мне подошел младший резидент и сказал:

– Я только что слышал разговор начальства: если они возьмут тебя на работу, ты станешь куратором на моем факультете.

– Тс-с-с! – сказал я. – А то сглазишь!

Мне наконец начало казаться, что отдельные нити биологии, этики, жизни и смерти начинают сплетаться если не в идеальную этическую систему, то хотя бы в связный взгляд на мир, и я четко видел в этом мире свое место. Врачи в наиболее сложных отраслях медицины встречают пациентов в самые непростые минуты, когда их жизнь и личность находятся под угрозой. Задача врачей состоит в том, чтобы разобраться, что наполняет жизнь каждого отдельного пациента смыслом, и постараться не лишить его этого. В противном случае пациенту лучше позволить мирно умереть. Чтобы принимать такие решения, нужно не бояться груза ответственности, обвинений в свой адрес и чувства вины.

Я был на конференции в Сан-Диего, когда у меня зазвонил мобильный. Это была резидент Виктория.

– Пол?

Что-то случилось. Живот свело.

– Что произошло? – спросил я.

Тишина.

– Вик?

– Джефф покончил с собой.

– Что?!

Джефф заканчивал хирургическую стажировку на Среднем Западе, и мы оба были так ужасно заняты, что перестали общаться. Я пытался вспомнить наш последний разговор и не мог.

– Эм… Видимо, после операции у пациента возникли осложнения, и он умер. Прошлой ночью Джефф поднялся на крышу какого-то здания и спрыгнул. Больше мне ничего не известно.

Я пытался понять, что сподвигло его на такой шаг. Видимо, невыносимое чувство вины нахлынуло на него и заставило подняться на эту крышу и спрыгнуть.