Когда дыхание растворяется в воздухе. Иногда судьбе все равно, что ты врач - Пол Каланити

Причина, по которой врач не дает пациенту точного прогноза, заключается не только в том, что он не может этого сделать. Конечно, если ожидания пациентов выходят за рамки здравого смысла (кто-то планирует дожить, скажем, до 130 лет, а кто-то считает безобидную пигментацию на коже знаком приближающейся смерти), то врач может вернуть их в границы реального. Дело в том, что пациенты вовсе не чувствуют потребности в научных знаниях, имеющихся у врача; их интересует смысл своего нового существования, который они сами должны найти.

Чрезмерно углубляться в статистику – все равно что пытаться утолить жажду соленой водой. Лекарств от страха смерти, к сожалению, пока не существует.

Когда мы вернулись домой из банка спермы, мне позвонили из больницы и сообщили, что у меня, как и предполагала Эмма, поддающаяся лечению мутация EGFR. К счастью, химиотерапия была отменена, и «Тарцева», маленькая белая таблетка, стала моим лекарством. Вскоре я ощутил прилив сил, и во мне даже затеплилась надежда. Туман, окружающий мою жизнь, начал рассеиваться, и местами теперь проглядывало голубое небо.

Несколько недель спустя ко мне вернулся аппетит, и я стал постепенно набирать вес. У меня появилось сильное акне, что свидетельствовало о хорошей реакции на лекарство. Люси всегда нравилась моя гладкая кожа, но теперь я был покрыт прыщами, которые постоянно кровоточили, так как я принимал кроворазжижающие препараты. Я перестал считать себя привлекательным, но, честно говоря, я предпочел бы быть уродливым, но живым. Хотя Люси говорила, что любит меня, несмотря на акне и все остальное, я понимал, что личность человека определяется не только работой его мозга, но и внешностью. Мужчины, который любил прогулки в горах, походы и бег, который выражал любовь огромными объятиями, который легко подбрасывал в воздух смеющуюся племянницу, больше не было. В лучшем случае я мог надеяться снова стать им через какое-то время.

На первых встречах с Эммой наши разговоры перетекали с медицинской тематики («Как ваша сыпь?») на более жизненную. Некоторые пациенты, узнав о своем диагнозе, увольняются с работы, начинают проводить больше времени с семьей и постепенно готовятся к смерти. Это был первый вариант того, как я могу поступить.

– Многие люди уходят с работы сразу после постановки диагноза, другие, наоборот, с головой погружаются в нее, – сказала Эмма. – И то, и другое нормально.

– Я пророчил себе сорокалетнюю карьеру, первые двадцать лет из которой планировал быть ученым-хирургом, а вторые двадцать лет – писателем. Теперь я, может, попробую стать писателем, так как еще не определился, чем бы мне хотелось заниматься остаток жизни.

– Ну, здесь я вам не советчик. Но поймите, что вы можете вернуться к хирургии, если захотите. Главное – это определиться, что для вас действительно важно.

– Если бы я хоть примерно представлял, сколько времени мне осталось, то мне было бы легче решить. Если это два года, то я стану писателем, если десять, то вернусь к науке и хирургии.

– Вы знаете, что я не могу назвать вам цифру.

Да, я знал. Эмма часто говорила мне, что я сам должен определить жизненные приоритеты. Да, я тоже никогда не озвучивал пациентам конкретных цифр, но разве я не мог подсказать им, что делать дальше? Как же еще я принимал решения, связанные с жизнью и смертью? Потом я вспомнил случаи, в которых был не прав. Однажды я посоветовал родителям отключить их сына от системы жизнеобеспечения, а два года спустя они показали мне видео на YouTube, как их сын играет на фортепиано, и принесли кексы в благодарность за спасение их мальчика.

Мои встречи с онкологом были важнейшими из консультаций с другими врачами, но не единственными. По настоянию Люси мы пошли к семейному психологу, специализирующемуся на парах, где один из партнеров болен раком. Сидя бок о бок в кабинете без окон, мы с женой говорили о влиянии болезни на нашу совместную жизнь, о боли, которую приносит нам одновременное знание и незнание будущего, о трудностях планирования, о необходимости поддерживать друг друга. Как бы прискорбно это ни звучало, но рак спас наш брак.

– Вы двое справляетесь с этой трудной ситуацией гораздо лучше, чем все остальные пары, с которыми я работала, – сказала психолог. – Честно говоря, я не думаю, что могу вам чем-нибудь помочь.

Выходя из кабинета, я смеялся: хоть в чем-то я опять был на высоте. Годы служения смертельно больным пациентам наконец-то принесли плоды! Я обернулся на Люси, полагая, что она улыбается, но я ошибался. Вместо этого она грустно покачала головой.

– Разве ты не понял? – сказала Люси и взяла меня за руку. – Если мы справляемся со всем этим лучше всех, значит, лучше уже не будет.

Если давление смерти не уменьшится, смогу ли я хотя бы привыкнуть к нему?

Когда мне поставили смертельный диагноз, я начал воспринимать мир с двух точек зрения: я стал смотреть на смерть как врач и как пациент. Как врач я не задавал вопросов вроде: «Почему я?» (ответ: «А почему не я?») и не делал таких громких заявлений, как: «Я выиграю в битве с раком!» Мне многое было известно о медицинской помощи, возможных осложнениях, способах лечения. От своего онколога и из других источников я выяснил, что рак легких четвертой стадии сегодня – это заболевание, которое могло бы повторить судьбу СПИДа в поздних 1980-х: хотя оно все еще убивает множество людей, начинают появляться новейшие методы лечения, которые могут продлить жизнь человека на долгие годы.

Хотя медицинское образование и опыт работы врачом помогли мне сориентироваться в море информации и составить на ее основе свой прогноз, они никак не были мне полезны как пациенту. Они не могли посоветовать нам с Люси, что делать дальше. Стоит ли нам рожать ребенка и, что называется, давать миру новую жизнь, пока моя постепенно угасает? Имеет ли смысл продолжать бороться за карьеру, которую я на протяжении многих лет строил таким упорным трудом, не будучи теперь уверенным в том, что я успею добиться чего-то большего?

Как и мои пациенты, я встретился со смертью лицом к лицу, и мне нужно было понять, что наполняет мою жизнь смыслом. Я знал, что без помощи Эммы мне никак не обойтись. Я разрывался между ролями врача и пациента и в поисках ответов на вопросы углублялся то в науку, то в литературу. Перед лицом смерти я хотел пересмотреть свою старую жизнь или, быть может, построить новую.

Большую часть недели я проводил на лечебной физкультуре. Раньше я направлял на нее практически каждого пациента, но сам только сейчас осознал, насколько это тяжело. Врачи примерно представляют, что значит быть больным, но, пока они сами не заболеют, они не могут понять этого на 100 %. Это как влюбиться или родить ребенка. Например, когда тебе ставят капельницу, во рту возникает ощутимый соленый привкус. Говорят, что подобное испытывает практически каждый, но мне не было об этом известно даже после одиннадцати лет в медицине.