Хуан-Тигр. Лекарь своей чести - Рамон Перес де Айала

– Разрази меня гром!.. Уж одной сироткой я сыт по горло! Вы что, совсем ослепли? Чур меня! Нашли дурака! Делать мне больше нечего! Нет уж, ищите другую наседку, чтоб она высиживала кукушкины яйца! – Хуан-Тигр раздражался все сильнее и сильнее, словно бык, которого кусает овод.

– Это не ответ. Скажите прямо: да или нет?

– Да вы мне прямо нож к горлу приставили! Ясное дело: ни за что на свете! Надо же такое выдумать! Это как если бы мне захотели подарить мешок пшеницы, так я сначала разузнал бы, не краденая ли она.

– Но сейчас-то время не терпит.

– Ну так и забирайте тогда эту сиротку себе – и дело с концом, – ответил Хуан-Тигр, не соображая, что он говорит.

Его зеленые, как у дикой кошки, глаза сверкали молниями, казалось, что таким образом он безмолвно взывал о помощи, как сбившийся с курса моряк, который, забравшись на вершину корабельной мачты, подает фонарем сигналы бедствия.

– Как раз об этом и речь. Значит, вы согласны?

– А-а-а… – Хуан-Тигр сразу весь как-то сник: его взгляд потух, а голос ослабел.

– Пожалуй, это первый случай, когда человек не хочет учиться на чужом несчастье. Сейчас, когда Колас улетает все дальше и дальше, поднимаясь все выше и выше, когда еще слышен шелест его крыльев, мне почему-то захотелось и самой пережить то несчастье, что уже выпало на вашу долю. Запирать в клетку перелетную птицу – пустое дело: если она не вырвется на волю, то зачахнет от тоски. Я знаю, это так, ну и что из этого? Пусть Кармина растет, хорошеет, набирается сил, а я буду жить ее жизнью. Пусть станет женщиной. Пусть станет женщиной! Ну а если потом у меня ее украдет мужчина… Понимаете, именно украдет – украдет, а не женится. Настоящий мужчина, но не муж: ведь мужья далеко не всегда бывают настоящими мужчинами. Так вот, если он у меня ее украдет, а потом даже и бросит, я все равно буду радоваться. Я буду за нее радоваться и благодарить Бога.

– Господи помилуй! Слушаю – и ушам своим не верю, неужели же это говорите вы, такая благочестивая…

– Ах, дорогой мой дон Хуан! Нет, вы не ясновидящий, это уж точно, чего вам не дано, того не дано. Это про вас написано в Евангелии, что имеющие очи не видят.[25]К счастью, на свете множество слепых, потому что, если бы из-под кожи и костей были видны мысли и желания, то большинство людей давно бы умерло со стыда. Ну а если тайное стало бы явным, то и тогда вы тоже ничему этому не поверили бы.

Хуан-Тигр, вознамерившийся привести в порядок свою душу, был совсем не расположен отвлекаться, разгадывая загадки, которые содержались в этих словах доньи Илюминады. И он вернулся к своему.

– А вы случайно не знаете, – спросил он, зеленея, – Кто она, эта девчонка?

– Какая девчонка?

– Ну понятно какая: та, из-за которой Колас… Я ее знаю?

– Думаю, что да.

– Ну тогда говорите, – пробормотал, запинаясь, Хуан-Тигр.

– Эрминия.

– Эрминия… Эрминия… – повторял он, пытаясь отыскать в своей памяти что-то вроде женского манекена, на который он мог бы повесить табличку или прикрепить этикетку с этим именем: ведь Хуану-Тигру казалось, что все женщины – это не столько живые существа, способные страдать и чувствовать, сколько прекрасные, но полые статуи, у которых вместо внутренностей – клубки копошащихся змей.

– Да что тут задумываться? Вы же чуть ли не каждый вечер проводите в ее обществе.

– Внучка доньи Марикиты Лавьяды? Эта…

– Эта… кто? Интересно, какую это гадость вы собирались про нее сказать?

– Эта… – Хуан-Тигр тщетно пытался отыскать подходящий для нее эпитет. – Эта… Это ничтожество, эта пустышка. И пусть меня расстреляют, если я знаю, какая она из себя, эта девчонка. Она мне глаза, наверное, намозолила, а я, хоть убей, ее и не помню, хоть она, похоже, смазливенькая. Какие у нее глаза – голубые, зеленые или карие? Она толстая, тощая или ни то и ни се? Дылда или коротышка? Ну и ладно, наплевать, черт с ней. Чтоб ей провалиться! – сглотнув слюну, злобно воскликнул Хуан-Тигр. Видимо, Эрминия была единственной на всей базарной площади женщиной, которой по непостижимым, неисповедимым законам судьбы он мог бы отомстить сполна – быстро и справедливо.

Выйдя из магазинчика, Хуан-Тигр устроился у своего прилавка и принялся обдумывать план мести. Нахмурившись и скривив рот, он весь день напролет просидел согнувшись (казалось, у него даже вырос горб) под своими огромными зонтами красного, желтого и фиолетового цвета; в таком виде он был похож на злого гнома, прячущегося под тремя фантастическими разноцветными грибами.

После ужина Хуан-Тигр обычно заходил в галантерейную лавочку доньи Марикиты Лавьяды, где, сидя в дружеской компании, он перекидывался в картишки со старухой хозяйкой и священником доном Синсерато[26]Гамбореной – основателем и директором школы для глухонемых и слепых. Эрминия обычно усаживалась где-нибудь в сторонке, в полутемном углу, прилежно склонившись над рукоделием. Хотя, как заметил Хуан-Тигр, занималась она все больше пустяками: шила пестрые кофточки, делала бантики для волос, нанизывала дешевые, крикливых цветов бусы. Да и одевалась-то она с претензией на роскошь – фальшивую, конечно, потому что по-настоящему элегантная одежда была явно не по карману ее бабке, находившейся, как это было всем известно, в весьма стесненных обстоятельствах. Уже одного этого было достаточно, чтобы Хуан-Тигр почувствовал к Эрминии отвращение и перестал обращать на нее внимание. Колас частенько приходил сюда вместе с дядей, но никогда не садился рядом с Эрминией. Устроившись за спинами игроков, он следил – или делал вид, что следит, – за ходом игры. Так разве мог Хуан-Тигр заподозрить, что Колас к ней неравнодушен? Тем более что ему было просто некогда обращать на это внимание, поскольку Хуан-Тигр постоянно был начеку, не спуская глаз с доньи Марикиты: стоит зазеваться лишь на секунду, как она, глядишь, уже и сплутует. Она родилась мошенницей, как другие рождаются левшами или гнусавыми, и мошенничала даже тогда, когда обман не приносил ей никакой выгоды. На обмане держалась и вся ее торговля, ибо донью Марикиту привлекало и вдохновляло все необычное, из ряда вон выходящее. Старуха должна была Хуану-Тигру несколько тысяч песет. Срок уплаты уже истек, и он, имея долговую расписку доньи Марикиты, мог бы на нее и в суд подать, но пока не делал этого из жалости. Да, но вот теперь-то… Теперь все было в его руках: мстить так мстить! И Хуан-Тигр непроизвольно стискивал кулаки, словно боясь выпустить зажатые в них поводья судьбы. Вот уж он выставит эту Эрминию на улицу – пусть тогда ходит с протянутой рукой, пусть скитается по чужим дорогам, раз уж она выгнала Коласа, которому приходится теперь жить на чужбине. А что же делать со старухой? Тоже выгнать ее, совершенно беззащитную и дряхлую, хотя вся ее вина только в том, что у нее на плечах сморщенная и легкая, как пустой орешек, голова?…