Хуан-Тигр. Лекарь своей чести - Рамон Перес де Айала

А потом подоспел и виноторговец Моготе, красномордый толстяк, забияка и плут. Его кепчонка была сдвинута на одно ухо, а голубая ситцевая рубаха спускалась почти до лодыжек. В руках Моготе держал длинную палку из орешника, которую он постоянно вертел, как ручку от кофейной мельницы, между ладонями, предварительно поплевав на них, а потом потерев друг о друга. Такой жест обозначал угрозу, но Хуан-Тигр, не зная за собой никакой вины, не понимал, что ему брошен вызов. Но если блохи с шелудивого пса переходят на того, кто стоит рядом, то и Хуану-Тигру поневоле передалось возбуждение виноторговца только оттого, что Моготе стоял рядом и совершал свои манипуляции с палкой. Все тело Хуана вдруг стало зудеть и чесаться. Чтобы взять себя в руки, он расправил плечи, напружинился и нахмурил брови, тем самым бессознательно придав своей азиатской физиономии свирепое выражение. Увидев это, виноторговец решил, что было бы разумным временно приостановить вращение ореховой палки.

– Как дела, Моготе? – равнодушно спросил Хуан-Тигр.

– Да будет вам дурака-то валять, – отвечал виноторговец, подняв бровь и скривив губу.

– Давай выкладывай, что тебе надо.

– А почему это я должен выкладывать, а?

– Ну уж если ты не хочешь говорить, приятель…

– Черт побери! Ладно, не будем слюни зря тратить. – И Моготе смачно плюнул на свою ладонь. – Ветеринар сказал, что у Полковника грыжа, он того и гляди подохнет.

– Провалиться мне на этом месте, если я хоть что-нибудь понимаю. Мне-то какое до всего этого дело? Зачем ты мне это говоришь?

– А кому же еще я должен говорить-то? – отвечал тот, надвигаясь на Хуана-Тигра. Теперь виноторговец опустил палку книзу, угрожающе выставив локоть вперед. – Ну так вот: если он вылечится, то платите и за лечение, и за простой, а если подохнет – выкладывайте две тысячи реалов, такая ему настоящая цена. Да еще и за ущерб. Вы мне за все заплатите – тютелька в тютельку! Понятно?

– Моготе, иди-ка ты своей дорогой и не мотай мне душу.

– Так вы мне заплатите или нет?

– Ты что, напился?

– Ну берегитесь, я вас еще в суд потащу. А после того как вы раскошелитесь (а это для меня самое главное), мы с вами еще поговорим как мужчина с мужчиной, и вы мне заплатите за все остальное. Ничего, не волнуйтесь, я потерплю сколько надо. Но учтите, что со мной шутки плохи и просто так я от вас не отстану: своего-то я не упущу! Но уж потом… Не думайте, у меня не развяжется пупок от страха, хоть напусти на меня самого хищного тигра, хоть какого жуткого людоеда. Ладно-ладно, вы еще пожалеете и о сегодняшнем, и о вчерашнем.

– Погоди-ка, Моготе. Накажи меня Бог, если я понимаю, за что ты на меня так взъелся и на что мне сдался твои полковник, твой ветеринар, твоя грыжа, твой пупок и твой тигр, на которого ты так глупо намекаешь. Я и понятия не имел, что ты знаешься с военными, и никак не возьму в толк, почему это раненого полковника лечит коновал, а не военный врач и не хирург. Или мне все это снится? Знаешь, со вчерашнего дня со мной творятся такие странные вещи, что об этом и вправду можно пожалеть, – это ты верно сказал.

– Похоже, вы меня совсем за идиота держите да вдобавок еще и смеетесь мне прямо в глаза. Зачем же мне сдался военный врач, когда нужно остановить кровь мулу? Мне в общем-то наплевать, сознаетесь вы или будете отнекиваться. И, хоть никто не видел, как вы пнули моего Полковника, мула то есть, мне раз плюнуть доказать, что именно вы дали ему под дых.

– Тысяча чертей! Теперь-то до меня дошло! Ну это совсем другое дело! Да я, Моготе, и не отнекиваюсь: так оно и было. Но ты так темнил, что я и не сообразил сразу, что здесь к чему. Оно и правда, разок я ему врезал, врезал бы и другой, попробуй он еще лягаться, – сам же он первый начал. Это законная защита: ее все кодексы признают и на суде оправдывают, – со всей серьезностью заявил Хуан-Тигр, словно мул был существом разумным и смог бы давать показания.

– Так, значит, сознаваться-то вы сознаетесь, а раскошеливаться не хотите, а?

– Это значит, что я вполне мог бы и не раскошеливаться, если б ты вздумал со мной судиться, но я не хочу заводить тяжбы – ни с тобой, ни с кем другим. Сколько скажешь, столько и заплачу. Если, конечно, ты не попытаешься меня надуть.

– Я всегда говорил, что с вами, хоть вас и зовут «тигром», можно все уладить по-человечески, – сказал, ехидно ухмыльнувшись, Моготе; он нежно поглаживал ореховую палку, магической силе которой приписывал все свои победы. – Давайте вашу руку, старина: мы теперь друзья. Благородные люди всегда разберутся друг с другом, не доводя дело до мордобоя. Ну, до скорого!

Когда виноторговец убрался, Начин де Нача, сидевший воле своих шапок, подмигнув, сказал Хуану-Тигру:

– Что это к тебе приставал Моготе – этот толстый бурдюк с вином, которое так и бурлит у него в глотке? Он так накачался, что того и гляди лопнет, как перезрелый помидор. Что ему от тебя было надо?

– Из-за меня он в убытке, и я пообещал его возместить.

– А вот я бы ему возместил по шее, если бы он вздумал крутить этой своей палкой у меня под носом. Я бы ему, нахалу этакому, ни за что бы не уступил – хоть режь меня на части. Будь я на твоем месте, уж я бы ему всыпал как следует! Теперь все над тобой будут смеяться.

– Ладно, Начин, что было, то было, не учи ученого, – весь позеленев, пробурчал Хуан-Тигр: он боялся, коль над ним и вправду все будут смеяться, опять дать себе волю и наломать дров. – Христа ради, оставь ты меня в покое, – прибавил он.

– Между нами говоря, Хуан, сдается мне, что ты как тот кабанчик, который всего боится: только листик зашуршит, а он уже и удирает. Но зато, если он и дал стрекача, берегись, не вставай ему никто поперек дороги.

– Уж и не знаю, какой я есть, мне это все равно, да и других оно тоже не касается. Бедный Хуан-Тигр! Вчера для тебя все кончилось. Бедный Хуан-Тигр! Оставьте вы меня в покое, не лезьте в мое логово. Отвяжитесь от меня все, никто мне не нужен, я хочу остаться один.

– Ха-ха-ха! Вот это я и хотел от тебя услышать. Ну так ведь ты и так уже один – и без неродного сына, и без разбойницы-служанки. Вот и делай все, что тебе вздумается, никто тебя не держит, теперь ты сам себе хозяин. Ты ведь как тот кабанчик, а тут, в городе, тебе понаставили ловушек. И зачем это ты здесь торчишь? Разве здесь тебя кто-нибудь понимает, кто-нибудь жалеет? Пошли со мной в Кампильин. Жизнь у меня там спокойная, никакой тебе суеты: и город рядом, и вроде как в деревне. Выйдешь за порог – и вот ты уже в волшебной стране, где живут духи и всякие разные твари с того света: хорошая это компания, честное слово! А вот ты не понимаешь, о чем кукует кукушка, не веришь ни в русалок, ни в леших, ни в домовых, ни в водяных, ни в кого. Но зато ты, чудак-человек, веришь людям. Где же твои глаза? Вот ты говоришь, будто все эти духи, которых я вижу вот этими самыми глазами и слышу вот этими самыми ушами, духи, которые живут в лесах и болотах, садятся на крышу моего дома или влетают в печную трубу, – все они, говоришь ты, существуют не на самом деле, а только в сказках, которые придумывает темная деревенщина: они, мол, только тени. Ну что ж. А по мне, так все эти мужчины и женщины, что толпятся вокруг нас, – они и есть самые настоящие тени. Только тени – и больше ничего. Думаешь, не так? Пошли со мной в Кампильин, и ты убедишься, что я тебя не обманываю. Пошли, ведь мы оба с тобой деревенские. Я уже старик, да и у тебя старость не за горами. Мы с тобой волки из одного логова. Пошли со мной: будем сидеть у камелька, вспоминать нашу молодость – так, глядишь, и сами помолодеем.