Хуан-Тигр. Лекарь своей чести - Рамон Перес де Айала

Босиком, с башмаками в руках, он на цыпочках, чтобы не шуметь, вышел из дому. Было воскресное утро. Колокола звонили к ранней обедне. По привычке Хуан-Тигр пошел было в деревню, где в этот час каждое утро он собирал лекарственные травы. Но сейчас, глухой и слепой ко всему, он шел не разбирая дороги, заложив руки за спину и уронив голову на грудь. Ноги сами вели его все в гору, словно ему хотелось подняться в конце концов на свою Голгофу и принести себя в жертву во искупление грехов. Навстречу Хуану-Тигру попадались весело болтавшие крестьяне, направлявшиеся в Пиларес на базар. Вот прошли гладко выбритые старики с хитрыми и насмешливо-недоверчивыми лицами. У каждого под мышкой красный зонт с блестящим, будто позолоченным острием, а на плече – курточка с зелеными или лиловыми заплатками на локтях. Они вели с собой похрюкивающих кабанчиков – розовых, как лосось, или сероватых, как шифер, придерживая каждого из них за веревку, привязанную к задней ноге. Вот прошли, сияя улыбками, свежие, статные девушки. Их пестрые, яблочного или лимонного цвета нижние юбки проворно и грациозно мелькали при ходьбе. Размахивая свободными руками, они несли на головах широкие корзины с цыплятами, курами и утками; птицы высовывались из корзин, как из гондол воздушных шаров, вытягивая шеи и тараща испуганные глаза. Все они – и мужчины, и женщины – весело здоровались с Хуаном-Тигром, но он им не отвечал. Свернув с проезжей дороги, он пошел по тропинке, которая вела к церквушке «Христа в темнице», приютившейся среди каштанов на вершине холма, в основании которого был прорыт туннель. Через него проходила железная дорога Пиларес-Леон. Когда Хуан-Тигр вошел в деревенскую церковь, служба уже началась. Он стал протискиваться вперед к алтарю, шагая мимо коленопреклоненных крестьян; у многих руки были сложены крестом на груди, а взгляд обращен к небу в истовой молитве. У главного алтаря находилось большое изваяние – смуглокожий Христос с тяжелой цепью на шее и наручниками на запястьях. Нижняя часть статуи была обернута длинным, как юбка, и ниспадавшим до самых ступней куском фиолетового бархата, окаймленного поблекшими галунами. У ног Христа лежали три страусовых яйца. По обе стороны от изваяния висели принесенные дары благодарных за свое исцеление прихожан: замызганные гробовые покрывала, муляжи ног, рук, глаз и женских грудей, сделанные из неочищенного красноватого воска.

Хуан-Тигр пал ниц у алтарной решетки, почти к ногам самого Христа, смиренно приносящего себя в жертву. Касаясь лбом могильной плиты, он молился горячо и истово – молился теми немногими словами, которые только и мог вспомнить в своем смятении: «Господи, Господи, за что ты меня оставил?[23]Да будет Твоя святая воля! Бедный Хуан-Тигр! Вчера для тебя все кончилось. Бедный Хуан-Тигр!» Когда зазвонил колокольчик и молящиеся начали подниматься с колен, вдали послышался долгий, призывный свист паровоза. Это шел поезд в Кастилию: сейчас он должен пройти сквозь туннель холма, на котором стояла церквушка «Христа в темнице». Внезапно Хуан-Тигр вскочил на ноги и бросился бежать к выходу, расталкивая молившихся стариков и старух, – некоторые даже падали, стеная. Выбравшись наружу, он стремглав помчался вниз по склону холма, к отверстию туннеля, из которого вот-вот выйдет поезд. На полдороге Хуан-Тигр остановился: гора сотрясалась от грохота. Вот уже показался поезд. Этот поезд увозил Коласа. В глубине туннеля, подобного обрывистому ложу реки, уже виднелись головные вагоны состава, который стремительно несся вперед, наполняя это каменистое ущелье смолистым клубящимся дымом. Но что это, не мираж ли? Хуану-Тигру показалось, будто в окошке одного из вагонов прощально затрепетал белый платок. И когда там, далеко впереди, рассеялось последнее облачко клочковатого дыма, на глазах у Хуана-Тигра показались слезы.

Он вернулся на базарную площадь и, сев за прилавок, занялся обычными делами. Хуан-Тигр попытался было избежать взгляда вдовы, но глаза их невольно встретились, и тогда он почувствовал, что нежный взгляд доньи Илюминады ласкал его, как мягкая рука, гладящая кошку по шерстке. Этот несказанно красноречивый взор словно посылал ему зашифрованную весть, которую можно было истолковать так: «Всем нам иногда приходится несладко. Мне-то несладко уже давно: столько лет я несу свой крест, а надеяться мне не на что – разве что на встречу с покойным. Там, на том свете. А вам все-таки повезло. Долго вы наслаждались полным штилем, но теперь труба опять подает вам сигнал тревоги: начинается шторм. Теперь смотрите в оба: как бы вам не потерпеть кораблекрушение». В самом ли деле донья Илюминада думала так или же сам Хуан-Тигр читал в ее взоре именно то, что ему хотелось? Сегодня базар казался ему бурным морем, с его приливами и отливами, с плеском и шумом пенящихся волн, среди которых сам он был островком, одновременно близким к другим людям и далеким от них; Хуан-Тигр словно умирал от жажды среди океана соленой воды. Ветер надувал брезентовые навесы, и ему чудилось, будто это трепещут корабельные паруса. Страдая от одиночества, Хуан-Тигр не переставал думать о Коласе, представляя, как тот стоит на палубе корабля, плывущего к другому материку, – туда, где идет война. «Колас, сыночек, ну куда же ты плывешь? Ты меня совсем бросил? Вчера я был сам не свой: нечистый меня попутал. Бедный Хуан-Тигр! Вчера для тебя все кончилось. Бедный Хуан-Тигр! И все это из-за женщины. Будь все они прокляты! От них все беды, все горести… Второй раз женщина разбивает мою жизнь. Донья Илюминада скажет мне, кто она, эта девчонка. Удавить ее мало! Уж я ей отомщу, чего бы мне это ни стоило! Бедный Хуан-Тигр! Вчера для тебя все кончилось. Бедный Хуан-Тигр!»

Погруженный в свои мысли, Хуан-Тигр был тем не менее полон внимания к клиентам, приходившим к нему за покупками или за советами, а таких в базарный день всегда немало. Правда, в лица этих людей Хуан-Тигр не вглядывался. А если бы вгляделся, то заметил бы, что не те, кто подходил к прилавку, а те, что проходили мимо, на секунду задерживались, искоса на него глядели (одни с ужасом, другие – с отвращением), а потом перешептывались. Время шло, и по базару стали быстро расползаться слухи о том, что произошло с Хуаном-Тигром накануне. Поговаривали, будто он тайком проник в каморку Кармоны и учинил там что-то настолько ужасное, что бедная женщина вскоре умерла. И будто, то ли входя в лачугу зеленщицы, то ли выходя из нее, он сильно зашиб мула, принадлежащего виноторговцу Сиприано Моготе. И будто он вышвырнул на улицу Каргу, прослужившую в его доме много лет, не заплатив ей ни гроша, и вдобавок еще размозжил ей голову. И что, наконец, ему опостылел собственный племянник, с которым он все время спорил, ругался и ссорился. Опостылел настолько, что Хуан-Тигр вышвырнул беднягу из дому, показав ему кукиш вместо денег, и потому несчастный молодой человек (гол как сокол!) был вынужден (хочешь не хочешь!) идти в армию.

Около полудня у прилавка Хуана-Тигра появилась Карга. Голова ее была обмотана толстым, как тюрбан Великого Паши, слоем бинта. На этот раз она не принесла еды для хозяина, но стала требовать, чтобы он уплатил ей жалованье и возместил ущерб, понесенный ею из-за контузии, которая на самом-то деле была крошечным синяком. Хуан-Тигр дал ей столько денег, сколько она просила, пообещав платить ей до тех пор, пока она не подыщет себе нового места, а под конец попросил у нее прощения. На это Карга пробурчала себе под нос что-то нечленораздельное: то ли «да», то ли «нет» – так никто и не понял.