В краю солнца - Тони Парсонс

— Я пойду с папой, — объявила Кива.

Тесс дернула ее за руку, и она тут же замолчала.

— Оставайтесь здесь, — велел я. — И ничего не бойтесь.

— С Хэмми все в порядке? — спросил Рори, утирая нос рукавом пижамы с надписью «Всемирный фонд дикой природы».

— В полном порядке, — ответил я и начал спускаться.

Вот что сейчас произойдет, говорил я себе. Ты проверишь сначала двери в сад, потом все комнаты на первом этаже, но никого не найдешь. Некоторых вещей, конечно, не досчитаешься, и ладно. Это всего лишь вещи. Пускай забирают.

Драться я не хотел.

А потом снова включился сенсорный прожектор. Я видел в окно его резкий белый свет и знал, что на этот раз лиса ни при чем. Я чувствовал, как наполняется страхом сердце, ноги, рот.

Уходите, подумал я. Забирайте что угодно, только уходите.

Но когда я добрался до подножия лестницы и выглянул в ярко освещенный сад, то увидел, что он не ушел.

Дверь сарая была открыта, и этот пацан, этот мальчишка–переросток, этот здоровенный шкет, как раз выходил из нее, пятясь задом и держа в руках велосипед моей дочери. Свет прожектора, похоже, нисколько его не смущал. Посреди сада возвышалась какая–то темная груда. Прошла пара секунд, прежде чем я узнал в ней наш телевизор, DVD-плеер и всю прочую технику, которая раньше стояла в углу гостиной.

Прежде чем прожектор погас, парень успел посмотреть на меня мутным взглядом. Мы оба стояли не двигаясь, но я знал, что он по–прежнему там, в темноте, черный силуэт на черном фоне, не освещенный ни луной, ни уличным светом, который в городе не гаснет даже по ночам. Потом кто–то спустил в туалете на первом этаже воду, и я подумал: «Быть этого не может».

Я уставился на дверь туалета. Из нее вышел еще один парень, хмурясь и застегивая на ходу джинсы. На нем была моя старая кожаная куртка, и я заметил, что она ему немного мала.

Парень остановился и посмотрел на меня. Даже в тот момент я еще надеялся, что все кончится мирно: они бросятся бежать, похватав то, что смогут унести, а я буду без особого энтузиазма гнаться за ними, пока не услышу вой полицейской сирены.

Однако все произошло совсем не так.

Тот, что был в саду, положил велосипед на землю — осторожно, словно боялся его повредить, — и вошел в дом через разбитые стеклянные двери. Тот, что воспользовался нашим туалетом, подождал, пока первый приблизится, и попер на меня. Потом кто–то завыл от страха и ярости, а в следующий миг я понял, что это я сам.

Но ничего страшного не случилось.

Ведь они дрались только за те вещи, что валялись посреди сада, а я дрался за женщину и детей, которые ждали наверху.

В углу полицейского участка были свалены в кучу разноцветные металлические детали, покрытые облупившейся желтой, красной, синей и зеленой краской, одни замысловато изогнутые, другие искореженные и бесформенные. Над грудой металлолома висела табличка с надписью: «Внимание! Не оставляйте детей на площадке без присмотра». Пока я ждал своей очереди, я все время перечитывал эту надпись, пытаясь понять, какой в ней смысл. Я потер глаза и почувствовал, что очень устал.

Четыре утра, а в участке до сих пор полно народу. Мы — жертвы этой ночи — стояли в очереди, каждый со своей жалобой или историей, а страдающий ожирением полицейский медленно их записывал, разговаривая с нами таким тоном, словно нам только что удалили мозг. Или словно нервы у него на пределе. Или и то и другое. Когда подошла моя очередь, и я попросил его выйти вместе со мной на улицу, это очень ему не понравилось.

— Мне нужно вам кое–что показать, — объяснил я. — В машине.

— Сэр, — произнес коп с такой интонацией, как будто хотел сказать: «Хватит тратить мое время, придурок!» — Сэр, мне запрещено покидать участок. — Потом он посмотрел на меня и добавил: — Что у вас с рубашкой?

Я только теперь заметил, что с ней: все пуговицы были оборваны. Я сконфуженно повторил, что машина стоит прямо перед участком. Полицейский посмотрел на мою фуражку — как ни странно, я все еще был в фуражке, — потом скользнул взглядом по моему лицу и сощурился.

— Что это у вас на губе? Кровь?

— Прошу вас, — проговорил я и быстро дотронулся до губы.

В конце концов он все–таки пошел: поднял с многострадального стула свою грузную тушу, картинно вздохнул и, кряхтя и пыхтя, вразвалку поплелся за мной на улицу.

Дрожа от холода, я надавил на кнопку брелока, и желтые фары большого черного «БМВ семь» дважды мигнули. Я открыл багажник. Парни лежали, связанные по рукам и ногам стартовыми кабелями. Упаковка получилась довольно плотная.

Один тут же начал ругаться и угрожать, что его брат меня убьет. Другой шумно ловил ртом воздух. Работая шофером, я видел такое и раньше. Я понимал, что значат эти отчаянные попытки вдохнуть: приступ астмы.

Ругань не прекращалась. Наоборот — усиливалась.

— Хочешь, чтобы я закрыл багажник? — спросил я и тут же почувствовал на своем плече руку толстого копа.

Я был на работе — сидел на пожарной лестнице и смотрел на аккуратные ряды машин, одинаково черных и блестящих. Страшно подумать, сколько в них вложено любви и денег.

Мужчины в черных костюмах, белых рубашках и темных галстуках ходили между «БМВ» и «мерсами», словно мамочки в родильной палате, бережно стирали пятна с крашеных боков и хмурились на безупречно чистые ветровые стекла.

После нескольких бессонных часов в полицейской камере — спать было невозможно из–за воняющей в углу параши — все тело ломило. Солнечный свет согревал лицо, и в голове маячила мысль, что неплохо бы ненадолго отключиться.

Я ослабил галстук и прикрыл глаза. Слышен был только шум мини–мойки, в котором тонули остальные звуки города. Я заснул прямо так, сидя на пожарной лестнице и свесив голову на грудь. Мне снилась вода. Из сна меня вырвал чей–то голос:

— Эй, киллер, есть для тебя работа.

Я открыл глаза.

Анджей. Рослый, брутального вида поляк. Нос у него был сломан в стольких местах, что напоминал трамплин. Единственный сотрудник «ВИП-моторс», которому разрешалось приходить на работу в джинсах с футболкой. Он протягивал мне листок бумаги. Я протер глаза и зевнул.

— В чем тебя обвиняют? — спросил Анджей.

Я взял у него листок, взглянул на имя и адрес и почесал голову. Солнце зашло за тучу, и я поежился от холода.

— Нанесение телесных повреждений, — ответил я. — Плюс незаконное лишение свободы.

Анджей скривился.

— Жилетку одолжить?

— Спасибо, не надо. Может, в другой раз.

— Ну и страна! — вздохнул он и покачал головой. — Тебе, часом, ничего не нужно?

— Например?

— Чего–нибудь для самозащиты, — пояснил он, понижая голос, хотя вокруг никого не было.