Устраиваюсь на родительской кровати и жду Довида, вспоминая тёплые карие глаза и собственное желание прикоснуться к его пальцам. В голове одна другую сменяют картины будущего, о котором я прежде и не мечтала.
26 Лайя
Притворяюсь, что сплю. Жду.
Жду, когда Либа сама
погрузится в сон.
Ночью я собираюсь…
Я… просто отправлюсь в лес,
лес меня защитит.
Он – мой старый друг,
знаю там каждую тропку
и каждый куст.
Лес – полон добра.
Жду,
держа абрикос в руке.
Укус – и по подбородку
потёк сладчайший сок.
Я
впиваюсь в мякоть зубами,
ах, мои губы красны,
мои губы сладки как мёд.
Вдруг снаружи доносится шум.
Открываю окошко и
выбираюсь на крышу. Вихрь —
едва не падаю вниз! —
вихрь снежных перьев несётся
с неба ко мне. Лебедь?
Тот самый или другой?
Сердце колотится гулко, боюсь
пошевельнуться. Стою и смотрю
в чёрные очи, глядящие мне
в глаза.
Медленно – только бы не спугнуть! —
руку тяну к мягким пёрышкам на голове.
Лебедь сидит неподвижно, меня ж бьёт дрожь,
попеременно бросая в озноб и жар.
Пальцы касаются белого пуха.
А он
гордо шею дугой выгибает.
Потом,
крылья расправив,
взмывает
ввысь.
Улетел! А как же я?
Крепко жмурюсь и легко,
с крыши прыгаю. Лечу…
Я лечу!
Заныли плечи.
Руки словно шире стали.
Неужели это крылья?
Низкий гул со всех сторон.
Ощущаю, что ожили
вкруг меня стволы деревьев,
в них живица потекла.
Я – родня им, я – часть леса,
с ветки листик облетевший.
Приземляюсь тяжело.
Чуть не по колено вязну
в рыхлом снеге.
Удержавшись на ногах.
радуюсь своей победе,
горделиво улыбаюсь.
Пусть пока не удаётся
на крыло мне встать, не важно.
Сделан первый шаг к свободе.
Отправляюсь на поляну,
где назначил встречу Фёдор.
Волоски на шее дыбом.
Кто следит за мною? Может,
белый лебедь тот чудесный?
Останавливаюсь, жду
хруста ветки,
шума крыльев,
блеска меха
под луной…
Вдруг хватают чьи-то пальцы
меня за руку. Рванулась
прочь в невыразимом страхе.
«Отпусти!» Не отпускают.
Я кричу, но сильный кто-то
обнимает меня крепко,
зажимает рот ладонью.
«Тихо, тихо, это я», —
шепчет Фёдор. Сердце бьётся.
«Как меня ты напугал!» —
говорю ему сердито.
«Извини, не собирался.
Просто шёл тебе навстречу
по тропинке… Наудачу,
и гляди-ка – повстречал». —
«Что ж, одно, по крайней мере,
хорошо: тебе не нужно
уж до хаты нашей топать.
Я сама к тебе пришла,
повидаться захотелось». —
«Умница», – мурлычет он,
да так нежно и уютно,
что тепло мне сразу стало
и покойно.
Он цепляет
прядь волос моих на палец.
нюхает, словно цветочек.
Как тогда, на рынке. «Пахнет
ландышами. Между прочим,
их в Японии полно».
Всматриваюсь удивлённо
я в зелёные глаза.
Спрашиваю оробело:
«Ты в Японии бывал?» —
«Да, конечно. Мы торгуем
где угодно. А ты знаешь,
ландыши плоды приносят,
красные, как твои щёчки,
сладкие, как ты сама?»
Отпускает прядь из пальцев,
нежно гладит по щеке.
«И из странствий ваших фрукты
вы привозите сюда?» —
«Нет, мы свозим отовсюду
семена, а здесь сажаем
в тайных наших палисадах
и выращиваем фрукты.
Погоди, сама увидишь». —
«Как же так, сады – зимой?» —
«И сады, и всё, что хочешь».
Палец он к моим губам
прижимает. Я же словно
не в себе. В жар бросает.
Не беда. И что плохого,
если мне так хорошо?
«Поливаем мы деревья
подогретою водой.
Тёплой, словно твои ручки
или губки». – Он сжимает
мои пальцы осторожно.
От его прикосновенья
по спине бегут мурашки,
закипает в жилах кровь.
Я как будто опьянела.
Оторваться не могу.
Всё смотрю ему в глаза я,
всё лицом его любуюсь,
смелая, как никогда.
И свободная, как птица.
А лицо его всё ближе…
Неужели поцелует?
Лайя, ты сошла с ума,
вы едва ведь с ним знакомы.
Это так, но всё же, всё же…
«Можно мне поцеловать
губки-ягодки твои?»
Знаю – это невозможно,
чтобы
он меня
коснулся,
но киваю, ощутив
в тот же миг его я губы.
27 Либа
На следующий день мы обе встаём ещё до зари. Лайя говорит, что подоит корову, козу и собьёт масло, я не возражаю. Приношу мёду, замешиваю тесто для мандельброта. Печенье выходит точь-в-точь как матушкино: хрустящее снаружи и мягкое внутри. Мы пьём чай с вишнёвым вареньем вприкуску с мандельбротом. Глаза у Лайи усталые, а губы припухли и покраснели. Впрочем, наверное, это всё моё воображение. А покраснели они, должно быть, от варенья. Что же до глаз… Может, спала плохо?
– А не пойти ли нам… – начинает Лайя в тот миг, когда я сама открываю рот и предлагаю:
– Почему бы нам не сходить…
Отсмеявшись, собираем корзины и идём в город. Как любит говаривать тятя, лучше поостеречься, чем потом слёзы лить. Держимся вместе – вместе безопасней. Хотя мне кажется, тятя имел в виду несколько иное.
Я не отхожу от Лайи ни на шаг. Обходим площадь, предлагая всем мёд, творог и мандельброт. На сей раз у нас берут. Эстер Фельдман – горшок меда. Денег у Фельдманов – куры не клюют, Бог свидетель: большой дом над рекой, несколько десятин сада, сушильня для фруктов. Хешке-Бондарь покупает немного творога. Подозреваю, что им руководит жалость, но решаю не думать на эту тему. На вырученные монетки покупаем муку и кое-что из бакалеи.
