Нежность - Давид Фонкинос

— А, доброе утро, Маркус, у тебя все хорошо?

— Все нормально… а у тебя?

— Жить можно.

Он ответил, стараясь не смотреть на собеседниц. Впечатление было весьма странное: словно говоришь с человеком, который очень спешит. Странное, потому что Маркус, судя по всему, никуда не спешил.

— С тобой что? У тебя шея болит?

— Нет… нет… все в порядке… Ладно, мне надо идти.

Он удалился, оставив обеих женщин в полном недоумении. Хлоя тут же подумала: «Ему жутко неловко… они наверняка переспали… другого объяснения не вижу… иначе с чего бы ему ее игнорировать?» И широко улыбнулась Натали:

— Можно вас спросить? Вы ведь вчера ходили в театр с Маркусом, да?

— Это вас не касается.

— Прекрасно… Просто я думала, мы друг с другом делимся. Я вам все говорю.

— А мне нечего вам сказать. Ладно, пора приниматься за работу.

Натали ответила сухо и резко. Ей совсем не понравилось, что Хлоя позволяет себе вмешиваться в ее личную жизнь. В глазах коллеги ясно читалось возбуждение сплетницы. Хлоя смущенно пробормотала, что завтра собирается отмечать свой день рождения. Натали сделала неопределенный жест, означающий неопределенное «да». Но уже не была уверена, что пойдет.

Позже, у себя в кабинете, она снова думала о бестактности Хлои. Долгие месяцы Натали жила, постоянно слыша перешептывания за спиной. Тихие комментарии — как она держится, что делает, как отдает всю себя работе. Этот негласный, пусть и безусловно доброжелательный надзор она всегда ощущала как бремя. В то время ей хотелось, чтобы никто ее не замечал. Как ни парадоксально, постоянные изъявления участия усложняли ей задачу. Она с горечью вспоминала период, когда привлекала к себе всеобщее внимание. И теперь, думая о том, какое лицо было у Хлои, поняла, что должна быть скрытной, никогда, ни единым словом не упоминать роман с Маркусом. Но роман ли это? Со смертью Франсуа она утратила все ориентиры. У нее было чувство, что она снова девочка-подросток. Что все, что она знала о любви, уничтожено до основания. Ее сердце билось на руинах. Она не понимала, почему Маркус так себя ведет, что это еще за манера — на нее не смотреть. Просто цирк какой-то. Она думала: он что, спятил? Тихое помешательство, вполне вероятно. Она не думала: надо по-настоящему любить женщину, чтобы не хотеть ее больше видеть. Нет, этого она не думала. Она просто пришла в замешательство и там осталась.

Три сплетни о Бьорне Андресене, сыгравшем роль Тадзио в «Смерти в Венеции» Лукино Висконти

• Он якобы убил актера-гея в Нью-Йорке.

• Он якобы погиб в авиакатастрофе в Мексике.

• Он якобы ел только зеленый салат.

У Маркуса не было ни малейшего желания работать. Он стоял у окна и глядел в пустоту. Ностальгия по-прежнему жила в нем, причем, уточним, ностальгия нелепая. Иллюзия, что в нашем нудном прошлом все же есть известное обаяние. В ту минуту его детство, при всем своем убожестве, казалось ему каким-то источником жизни. Он думал о всяких мелочах и находил их трогательными, хотя они всегда были пафосными. Ему хотелось найти убежище, не важно где, лишь бы сбежать из настоящего. И однако за последние дни он прямо-таки осуществил романтическую мечту: сходил в театр с красивой женщиной. Тогда откуда в нем взялась настолько сильная потребность дать задний ход? В этом наверняка было что-то очень простое, то, что можно назвать боязнью счастья. Говорят, когда мы умираем, перед нашими глазами проходят самые прекрасные моменты жизни. Так почему бы не допустить, что в момент, когда счастье оказывается рядом и улыбается нам почти тревожной улыбкой, перед нашими глазами могут проходить все незадачи и неудачи прошлого?

Натали попросила его зайти к ней в кабинет, он отказался.

— Я очень хочу вас видеть, — сказал он. — Но по телефону.

— Видеть меня по телефону? Вы уверены, что с вами все в порядке?

— Со мной все в полном порядке, спасибо. Я просто прошу вас несколько дней не попадать в поле моего зрения. Это все, о чем я вас прошу.

Она чем дальше, тем больше чувствовала себя озадаченной. Но при этом иногда ощущала, что подобное чудачество ее подкупает. Перед ней расстилалось необъятное пространство для вопросов. Она спрашивала себя: может, поведение Маркуса — это такая форма стратегии? А может, какая-то новомодная форма юмора в любви? Конечно, она ошибалась. Просто Маркуса нужно было понимать буквально, и это действительно озадачивало.

Под конец рабочего дня она решила не следовать его пожеланиям и вошла к нему в кабинет. Он тут же отвернулся:

— Это не дело! К тому же вы входите без стука.

— Потому что я хочу, чтобы вы на меня смотрели.

— А я не хочу.

— Вы всегда такой? Надеюсь, это все-таки не из-за пролитого вина?

— В некотором смысле из-за него.

— Вы что, нарочно это делаете? Чтобы меня заинтриговать, да? Должна сказать, вам это удается.

— Натали, клянусь вам, тут нечего понимать, кроме того, что я вам сказал. Я защищаюсь, вот и все. Ничего сложного.

— Но вы себе шею свернете, если будете сидеть в таком положении!

— Чем сердце будет болеть, уж лучше шея!

Натали слегка зависла от этой фразы: она звучала как какой-то деепричастный оборот, как одно слово: «ушлушешея». Потом заговорила снова:

— А если мне хочется вас видеть? Если мне хочется проводить с вами время? Если мне с вами хорошо? Тогда что мне делать?

— Это невозможно. Это никогда не будет возможно. Лучше вам выйти.

Натали не знала, что ей делать. Поцеловать его, ударить, послать к черту, перестать замечать, унизить, умолять? В конце концов она повернула ручку двери и вышла.

Назавтра под конец рабочего дня Хлоя отмечала свой день рождения. Она не могла допустить, чтобы кто-то о нем забыл. Пройдет несколько лет, и наверняка все будет с точностью до наоборот. Все могли оценить ее энергию, то, как она воспламенила их нудный мирок, как заставила служащих напустить на себя хорошее настроение. Пришли практически все сотрудники с их этажа, и Хлоя в их окружении пила шампанское. И ждала подарков. Было что-то трогательное, почти прелестное в этой комически преувеличенной демонстрации нарциссизма.

Комната была небольшая; тем не менее Маркус и Натали изо всех сил старались держаться как можно дальше друг от друга. Она в конце концов вняла его просьбе и кое-как пыталась не попадать в его поле зрения. Хлоя следила за их уловками, и ей все было ясно. «Как они мило не разговаривают, никаких слов не надо», — подумала она. Какая проницательность! Ну и ладно, ей не хотелось отвлекаться на эту историю: главное, конечно, — это удачно отметить день рождения. Главное — все эти служащие, все Бенуа и Бенедикты, что расслабленно стоят вокруг с бокалом в руке, в костюмах и пиджаках, с натренированной общительностью на лице. Маркус созерцал фонтанчики возбуждения, бьющие из гостей, и находил все это гротескным. Но в этом гротеске ему виделось что-то глубоко человечное. Он тоже хотел быть причастным к этому коллективному порыву. Он вдруг ощутил потребность делать все как следует. Под конец дня он заказал по телефону букет белых роз. Необъятный букет, совершенно несоразмерный его отношениям с Хлоей. Как будто хотел непременно уцепиться за белое. За необъятную белизну. Белизну, стирающую красный цвет. Когда девушка, доставлявшая цветы, прибыла на ресепшн, Маркус спустился вниз. Поразительная картина: Маркус с необъятным букетом в этом чисто деловом, бездушном холле.