Нежность - Давид Фонкинос

Маркус встал и на секунду завис в молчании. Натали смотрела на него и не знала, что он скажет. Что-нибудь забавное? Что-нибудь нудное? В конце концов он произнес ровным тоном:

— Мне лучше уйти.

— Почему? Из-за вина? Но… это с каждым может случиться.

— Нет… не потому… просто…

— Просто что? Я вам надоела?

— Нет… конечно же нет… вы мне даже мертвая не можете надоесть…

— Тогда что?

— Тогда ничего. Просто вы мне нравитесь. Вы мне действительно нравитесь.

— …

— Мне хочется только одного: опять вас поцеловать… но я даже на миг не могу вообразить, что нравлюсь вам… так что, по-моему, нам лучше больше не видеться… я точно буду страдать, но такое страдание приятнее, если можно так выразиться…

— Вы все время вот так сидите и думаете?

— А как я могу не думать? Как я могу просто так сидеть напротив вас? Вот вы бы могли?

— Сидеть напротив меня?

— Вот видите, я несу какую-то ерунду. Мне лучше уйти.

— Я бы предпочла, чтобы вы остались.

— Зачем?

— Не знаю.

— Вы-то зачем тут со мной сидите?

— Не знаю. Я только знаю, что мне с вами хорошо, что вы естественный… предупредительный… деликатный. И знаю, что мне это нужно, вот.

— И это все?

— Это уже много, разве нет?

Маркус по-прежнему стоял. Натали тоже встала. С минуту оба так и стояли, застыв в неуверенности. На них стали оборачиваться. Не двигаться, когда стоишь, — довольно-таки редкий случай. Тут можно, наверно, вспомнить картину Магритта, где мужчины свисают с неба, как сталактиты. В общем, в их позе было что-то от бельгийской живописи: ничего не скажешь, не самая утешительная картина.

Маркус ушел, бросил Натали одну в кафе. Мгновение, став совершенным, обратило его в бегство. Она не понимала, что на него нашло. Такой был приятный вечер, а теперь она на него злилась. Сам того не зная, Маркус повел себя блестяще. Он пробудил Натали. И побудил ее разобраться в себе, задать самой себе вопросы. Он сказал, что хочет ее поцеловать. Значит, только в этом дело? А хотелось ли ей, чтобы он ее поцеловал? Нет, вряд ли, она так не думала. Она не считала его особо… но вообще-то это не так уж важно… почему бы и нет… она находила, что в нем есть что-то… и потом, он забавный… тогда почему он ушел? Какой идиот! Взял и все испортил. Она была очень сердита… какой идиот, нет, ну какой идиот, твердила она, пока посетители кафе разглядывали ее. Ее, очень красивую женщину, брошенную каким-то невзрачным мужчиной. Натали даже не сознавала, что на нее смотрят. Она стояла неподвижно, застыв в гневной неудовлетворенности: она не совладала с ситуацией, не сумела ни удержать его, ни понять. Она зря сердилась на себя, она бы ничего не смогла поделать. В его глазах она была слишком желанной, чтобы он мог оставаться с ней дальше.

Вернувшись домой, она набрала номер его телефона, но нажала на отбой, не дожидаясь звонка. Ей хотелось, чтобы он ей позвонил. В конце концов, она взяла на себя инициативу, устроила этот второй вечер. Мог бы по крайней мере сказать спасибо. Послать смс. Она сидела с телефоном в руках, она ждала. Впервые за долгое-долгое время она вспомнила, что такое ждать. Ей не спалось, она налила себе немного вина. И включила музыку. Алена Сушона. Песню, которую любила слушать с Франсуа. Она не могла опомниться — оказывается, она способна ее слушать, просто слушать и не терять сознание. Она кружила по гостиной, даже чуть-чуть танцевала, позволяя хмелю завладеть ею, наполнить ее энергией надежды.

Начало «Сбежавшей любви»,

песни Алена Сушона, которую Натали слушала после второго свидания с Маркусом

Овалы твоих губ на пленке моей кожи.

Мы растеряли те мгновенья — ну так что же.

Всегда есть фоторамка под рукой,

Чтобы наши муки вставить под стекло.

Красивая картинка — да плевать, не надо,

Счастливая семья, но мы уже не рады,

Летят тарелки на пол, кровь течет,

Осколки ранят, эта боль пройдет.

Мы, мы проиграли игру.

Ты, ты утираешь слезу.

Мы расстаемся, мы всё понимаем.

Любовь убегает,

Любовь убегает.

Маркус шел над пропастью, чувствуя, как под ногами свистит ветер. Вернувшись в тот вечер домой, он по-прежнему не мог избавиться от тягостных образов, они осаждали его со всех сторон. Может, это все из-за Стриндберга? Честное слово, надо держаться подальше от соотечественников с их тоскливыми страхами. Красота момента, красота Натали — все это предстало перед ним как последний край, бесповоротный крах. Красота была здесь, перед ним, смотрела ему прямо в глаза, предвещая трагедию. Именно об этом снята «Смерть в Венеции» с ее главной фразой: «Кто увидел красоту воочью, тот уже отмечен знаком смерти».[13]Да, могло показаться, что Маркус красноречив. И даже что, сбежав, он поступил глупо. Но нужно прожить долгие годы в пустоте ничтожества, чтобы понять, как может напугать вдруг открывшаяся возможность.

Он ей не позвонил. Ей понравился в нем восточноевропейский налет; пускай удивляется, обнаружив, что он опять величественно застыл в своей Швеции. Больше в нем не будет ничего польского, ни капельки. Маркус решил замкнуться, больше не играть с женским огнем. Да, именно эти слова вертелись у него в голове. И первый вывод, который он из них сделал, гласил: он больше не будет смотреть ей в глаза.

На следующее утро, войдя в офис, Натали столкнулась с Хлоей. Надо сразу сказать: Хлоя тоже любила подстраивать случайные встречи. Она тоже, бывало, ходила взад-вперед по коридорам, только чтобы встретить свою начальницу.[14]И теперь, как самая настоящая консьержка, без всякой элегантности ежика,[15]она попыталась разжиться парочкой признаний:

— А, доброе утро, Натали! У вас все хорошо?

— Да, все нормально. Просто я немного устала.

— Из-за вашего вчерашнего спектакля? Поздно кончился?

— Да нет, не особо…

Хлоя почувствовала, что выпытать что-то еще будет сложно, но, на ее счастье, случилась вещь, сильно упростившая ситуацию. К ним приближался Маркус, и тоже явно в каком-то странном состоянии. Хлоя приостановила его: