Кража в Венеции - Донна Леон

– Он часто сюда заходит?

– Да, довольно часто.

Брунетти невольно повернул голову, когда в глубине бара что-то загрохотало: игрок стучал ладонью по стеклу автомата.

– Лу́ка, перестань! – крикнул бармен, и шум прекратился. Посмотрев на Брунетти и Вианелло, он сказал: – Видели? Говорю вам – это болезнь! – Брунетти подождал немного, желая убедиться, что это шутка, но оказалось, что нет. – Их нельзя подпускать к автоматам! Проигрывают все до последнего гроша.

Возмущение бармена выглядело искренним.

Брунетти ждал, когда Вианелло задаст очевидный вопрос, но инспектор молчал, и комиссару пришлось вынуть бумажник, а оттуда – визитку. На обороте он написал номер своего телефонино и протянул ее бармену.

– Когда Франчини придет, прошу, передайте ему это. Пусть перезвонит мне.

Брунетти извлек из кармана монету в два евро и положил ее на стойку. Когда полицейские направились к выходу, мужчина возле игрового автомата разразился ругательствами, но дверь бара уже закрылась, оставляя шум внутри.

Полицейские договорились вернуться в квестуру пешком, но обратный путь был не таким приятным: пока они сидели в баре, заметно похолодало. Конечно, Брунетти изначально мог отправить к Франчини кого-нибудь из патрульных, но поддался соблазну побыть на воздухе, размяться и напрасно потратил два часа. Впрочем, напрасно ли? Они с Вианелло мило поболтали, Брунетти вспомнил юность и получил подтверждение (причем из незаинтересованного источника) своей гипотезы о том, что некоторые люди испорчены от рождения. Словом, провел время намного плодотворнее, чем если бы просидел с полудня до вечера за столом, перечитывая бумаги.

Позже эта уверенность лишь окрепла: остаток вечера Брунетти только тем и занимался, что читал расшифровки допросов, инструкцию по корректному обращению мужчин-полицейских с подозреваемыми противоположного пола и новый трехстраничный бланк, который следует заполнять, если потерпевший получил травму на рабочем месте. Единственное утешение пришло по электронной почте – имейл с кафедры истории Университета Канзаса. В сообщении говорилось, что преподавателя по имени Джозеф Никерсон у них на факультете нет и курс «История мореплавания и средиземноморской торговли» университетской программой не предусмотрен. Проректор, чье имя фигурировало на упомянутом Брунетти рекомендательном письме, разумеется, не подписывал ничего подобного.

Комиссар был готов к этому и скорее удивился бы, если бы выяснилось, что дотторе Никерсон действительно существовал. Брунетти набрал телефонный номер синьорины Элеттры – узнать, насколько результативными были ее изыскания, но она не подняла трубку. И хотя была всего половина седьмого, он решил, что такому хорошему примеру грех не последовать, и тоже отправился домой.

Закрыв за собой входную дверь, Брунетти услышал, как Паола настойчиво зовет его по имени из глубины квартиры. Войдя в спальню, на фоне угасающего заката он увидел силуэт жены, которая стояла, неестественно скособочившись. От боли? От отчаяния? Одна ее рука была закинута за плечо, так что локоть торчал в сторону, другая была видна лишь наполовину… Острая боль? Грыжа межпозвоночного диска? Сердечный приступ? Брунетти поспешил к Паоле, чувствуя, как внутри у него холодеет.

Тут жена повернулась к нему спиной, и он увидел, что пальцами обеих рук она держится за змейку на платье.

– Гвидо, помоги мне! Бегунок заклинило!

Брунетти понадобилось пару секунд на то, чтобы сообразить, что в таких случаях требуется от любящего мужа. Он осторожно убрал ее руки от змейки, наклонился, чтобы лучше рассмотреть тонкую полоску серой ткани, попавшую под бегунок. Захватил пальцами ткань над бегунком и попытался сдвинуть его с места – сначала вверх, потом вниз. После нескольких попыток его усилия увенчались успехом, и Брунетти застегнул змейку до самого верха.

– Вот и чудесно! – сказал он, целуя Паолу в волосы и оставляя свое бешеное сердцебиение за скобками.

– Спасибо! А ты что сегодня наденешь?

Давным-давно Брунетти имел неосторожность изъявить желание пойти к ее родителям в том же костюме, что носил целый день на работе. Паола посмотрела на него так, словно он начал застольную светскую беседу с непристойного предложения в адрес ее матери. С тех пор, чтобы не выглядеть в глазах жены неотесанным профаном, далеким от условностей и правил приличного общества, Брунетти всегда выбирал костюм, который, по его мнению, она сама сочла бы наиболее подходящим.

– Надену темно-серый!

– Тот, от Джулио? – спросила Паола нейтральным тоном.

Мнение о Джулио, давнем друге мужа, она держала при себе. Он и Брунетти шесть лет учились в одном классе, пока Джулио жил у тетки в Венеции, а его отец находился на иждивении у государства. Тот факт, что Джулио неаполитанец, ничуть не помешал Гвидо мгновенно проникнуться к нему симпатией. Находчивый, прилежный, жадный до знаний и удовольствий, его друг, как и сам Брунетти, был сыном человека, чьего поведения многие не одобряли.

И, опять-таки как и Брунетти, Джулио решил изучать криминальное право, но познания свои использовал для того, чтобы защищать преступников, а не арестовывать их. Как ни странно, это нисколько не повлияло на их дружбу. Знакомства и дружеские связи Джулио, не говоря уже о его огромном влиятельном семействе, служили Брунетти своего рода магической защитой в те годы, когда он работал в Неаполе, – и Гвидо в равной степени был признателен другу и желал поскорее забыть этот факт.

Несколько месяцев назад Брунетти ездил в Неаполь, чтобы поговорить со свидетелем по одному делу, и в первый же вечер они с Джулио встретились за ужином. За те пять лет, что они не виделись, волосы Джулио совсем побелели так же как и усы под длинным пиратским носом. Зато оливковая кожа отчаянно противилась старению, и от этого контраста – седые волосы и смуглая кожа – лицо выглядело особенно моложавым.

Брунетти опрометчиво начал разговор с того, что похвалил костюм друга – угольно-серый, в едва заметную черную полоску. Из внутреннего кармашка пиджака Джулио достал блокнот и золотую чернильную ручку, написал имя и номер телефона, вырвал страничку и передал ее Гвидо.

– Сходи к Джино. Он за день сошьет тебе такой же.

Брунетти нахмурился. Джулио положил в рот еще один кусочек «рыбы святого Петра»[65], которая, по заверениям ресторатора, была поймана «не далее как сегодня утром», потом внезапно отложил вилку и взял один из телефонов, лежавших тут же, возле его тарелки. Он набрал короткое текстовое сообщение, посмотрел на друга с широкой довольной улыбкой и вернулся к ответственному делу – поглощению ужина.

Они разговаривали о своих семьях, а не о текущих политических событиях – многолетняя традиция. Дети росли, родители старели, болели и умирали; все, что не касалось семьи, было за пределами круга, ограничивавшего темы для беседы. Старший сын Джулио бросил бизнес-школу Боккони[66] и стал рок-музыкантом. Дочка, которой было восемнадцать, встречалась с совершенно неподходящим парнем.