Приговор, который нельзя обжаловать - Надежда и Николай Зорины

Долго Никитин пытался ее успокоить: подавал воду, гладил по плечу, клялся, что сделает все возможное, чтобы раскрыть преступление, утешал, утешал, и не знал, как утешить.

– Да ведь еще все, может, совсем и не так! – вдохновенно прокричал он, заглушая ее рыдания. – Ведь еще ничего не известно, может, ваша дочь действительно погибла. – И понял, что сказал ужасную вещь, осекся, замолчал. – То есть я имел в виду, – начал он снова, – что Екатерина Васильевна никого не убивала и… Вот… – заключил он и смешался окончательно. Он не знал, как ее успокоить.

Но Аграфена Тихоновна вдруг совершенно неожиданно успокоилась сама. Вздохнула, судорожно и хрипло, достала платок, вытерла слезы, выпрямилась в кресле и заговорила деревянным каким-то, но вполне деловым голосом:

– Вы обещали соблюдать конфиденциальность, договор должен остаться в силе, – она «зачитала по бумажке» текст, – гонорар будет выплачен сполна, как только закончите расследование. – Аграфена Тихоновна сурово сжала губы. – А теперь второе. Сегодня рано утром покончил жизнь самоубийством мой зять.

– Самоубийство? – Андрей в удивлении посмотрел на нее. – Но вы говорили… Я так понял, что это убийство.

– Я ничего не говорила об убийстве и не могла сказать. Все слишком очевидно: записка, способ. Роман отравился мышьяком. Он зубной врач, вы знаете. Мышьяк – самый доступный для него яд, так что…

– Отравление мышьяком – это крайне мучительная смерть. Неужели он не мог избрать более легкий способ?… Странно… – Андрей покачал головой.

– Ну так займитесь расследованием и этой смерти, если вам странно, – нетерпеливо проговорила Аграфена Тихоновна, – за отдельный гонорар, разумеется. Но мне кажется… Роман очень любил Катерину, очень. Впрочем, не знаю, расследуйте. – Она поднялась, застегнула пальто, сухо кивнула Никитину и, не сказав больше ни слова, пошла к выходу.

Хлопнула дверь. Андрей оделся, позвонил Насте, возвестил, что закончил дела и едет домой. И тоже вышел из офиса.

На улице как будто еще больше стемнело, поднялся ветер. Нашаривая ступеньки ногой, он, словно слепой, сошел с крыльца и чуть не упал, споткнувшись о какое-то непредвиденное препятствие. Выругался про себя, наклонился, чтобы узнать, что же там такое. Темный какой-то, огромный тюк… Да нет же, человек! Андрей посветил зажигалкой, всмотрелся внимательно – отшатнулся и вскрикнул, зажигалка выпала из руки.

– Аграфена Тихоновна! – закричал он через секунду – не ей, а себе закричал. – Аграфена Тихоновна! – В том, что она мертва, он даже не сомневался.

Но вот она шевельнулась, издала еле слышный стон. Андрей бросился коленями на снег, пошарил рукой вокруг, отыскивая зажигалку. Нашел, зажег, осветил ей лицо – веки чуть вздрогнули.

– Аграфена Тихоновна, – позвал он. Женщина не ответила и больше не проявила никаких признаков жизни. Конечно, тяжело ранена, вероятно смертельно. Почему он не слышал никаких звуков – ни шагов, ни вскрика? Это странно: окна в офисе низко, любой шорох с улицы обычно слышен. Как мог убийца бесшумно подойти?

Андрей потер лоб снегом – голова пылала, мысли путались. Нужно срочно вызвать «скорую», сообразил он, вдруг ее еще можно спасти?

Мобильник зацепился за что-то в кармане и никак не желал вытаскиваться, он с силой рванул – обиженно треснула материя.

«Скорую» – это будет долго, нельзя терять ни минуты. Андрей убрал телефон, бросился к своей машине, открыл дверцу заднего сиденья, зажег свет и побежал назад к Аграфене Тихоновне.

… Все оказалось совсем не так: инфаркт, а никакое не ранение. Врач, седовласый пожилой мужчина с какими-то грязно-серыми мешками под глазами (пьет после смены спирт, с неприязнью покосившись на него, подумал Никитин, дай Бог, чтобы только после смены!), отчитал его за то, что он нарушил все правила перевозки больных с таким диагнозом и чуть ли не стал причиной гибели больной. Медсестра, вульгарная дева в неопрятном халате, с самодовольной обстоятельностью, совершенно противоречащей ее внешнему облику, выпытывала из него все данные о больной и возмущалась, если он чуть дольше обдумывал ответ, и стыдила за то, что он так равнодушен к своей «теще». Аграфена Тихоновна лежала на каталке в пальто – распахнутые полы свисали вниз, – серая, старая, страшная, и Андрей злился на весь медперсонал, на всю эту чертову больницу за то, что не оказывают ей помощи, а вместо этого отчитывают его и выспрашивают всякую ерунду. Не выдержав в конце концов, он встал, яростно оскалился на медсестру и подошел к своей клиентке. Она пришла в сознание (без всякой их медицинской помощи), открыла глаза, посмотрела на Андрея с затуманенной осмысленностью, хотела что-то сказать – не смогла, предприняла новую попытку…

– Дом… – разобрал он наконец, – в кармане… позвоните.

Осторожно, чтобы не потревожить больную, достал из кармана ее пальто мобильник. Аграфена Тихоновна еле заметно кивнула и, превозмогая боль, улыбнулась глазами. Но тут подскочила медсестра, накинулась на Андрея, оттеснила его в сторону. С гордым видом медицинского светила прошествовал к каталке врач.

Никитин сел на кушетку, взглядывал по временам на медицинский дуэт, вслушивался в их надменную абракадабру.

Запищал телефон у него в кармане. Он вспомнил, что звонил Насте из офиса, сказал, что сейчас приедет, а прошло уже больше часа. Подумал почему-то, что вот так и рушится семейная жизнь, растерялся, расстроился и сдуру ляпнул, что находится в больнице, испугал Настю до полусмерти и никак не мог успокоить, не мог объяснить, что на самом деле произошло – слова не выстраивались в предложения, расползались в стороны, ломались и рассыпались. С ненавистью оглядывался на врача – раз, другой, а потом уже и взгляда отвести не мог: разговаривал с Настей, а смотрел на доктора.

Только в машине он немного отошел. Перезвонил Насте, нормально, по-человечески, а не языком идиота объяснился. Теперь нужно было выполнить наконец просьбу Аграфены Тихоновны. Он достал ее телефон, отыскал в записной книжке слово «дом», сообразил, что ведь это, судя по всему, ее домашний номер телефона, удивился, зачем он ей нужен, если она живет одна и звонить ей некому, нажал на кнопку и стал ждать ответа, нисколько не надеясь, что дождется. Ответ последовал немедленно.

– Добрый вечер, – поздоровался. – С кем я говорю?

В трубке напряженно помолчали, послышался отдаленный вскрик.

– Софья Королева. – Голос словно бросился в пропасть. Именно так она читала тогда свои стихи – сжигая за собой мосты, не оставляя надежды вернуться.

Соня, Сонечка, значит. Андрей отчего-то вдруг разволновался, и опять слова разбрелись, опять приступ косноязычия поразил его.

– Ваша бабушка, – залепетал он, – Аграфена Тихоновна…

– Попала под машину? – разбился о дно пропасти голос Сони. И увлек за собой: на какое-то мгновение ему представилось, что это действительно так: он увидел, как грузят в «скорую» изуродованное окровавленное тело, встретился взглядом с холодными глазами гаишника. С трудом прогнал наваждение.