Рассказчица - Кэтрин Уильямс

Крым, – сказал папа. – Если повезет. Матушка уже там.

– Да, – ответила мама. – Хорошо ей.

Я все рассказала Марии.

– Ты же хотела путешествовать! – сказала она.

Сестра всегда лучик света даже в самой кромешной тьме.

После ужина исповедь в маминой комнате. Видимо, придется исповедаться, что я подслушивала.

Храни тебя Бог, А.

13.4.1917

Мы с М. устроили небольшое представление, как делали в польском городе Спале. Увидела, что даже стражник смеялся! Вечером – безик и чтение. Татьяна читала вслух «Графа Монте-Кристо».

– Что такое «безик»? – прерываю я Эвана, и он впервые не находит ответа.

Чувствую некое удовлетворение, пока мы ищем информацию; выясняем – это французская карточная игра. На сайте написаны правила.

– Выглядит сложно, – говорю я, закончив читать.

– Не.

Эван сидит на крутящемся стуле за моим столом. С закинутой на колено лодыжкой он похож на тонкую, искривленную четверку.

– Стандартная игра.

Я сижу на полу, прислонившись спиной к кровати.

– Умеешь играть в карты?

– В покер. И «Магию».

– То есть фокусы показываешь? – У меня в голове появляется ужасная картинка: танцующий Эван в цилиндре и плаще.

– Нет, «Магия». Magic: The Gathering. Это фэнтезийная стратегическая игра, где ты создаешь свой мир.

– Типа «Подземелий и драконов»? – Мне трудно скрыть осуждение в голосе, потому что я правда серьезно осуждаю Эвана.

Он фыркает.

– Намного круче. Мотивы похожие, но «Магия» – это соревнование на построение колоды, а DnD – просто ролевая настолка.

Я окончательно запуталась.

– Хотя в последнее время меня куда больше интересует покер и время от времени бридж, – продолжает Эван; если он и заметил осуждение в моем голосе, ему, очевидно, все равно. – Соня меня учит.

Соня? Женское имя.

– Моя бабушка, – добавляет он.

– А. Прикольно.

Значит, он играет в бридж с бабушкой.

Эван приподнимает дневник.

– Читаем дальше?

– Да, только… у меня тут возник вопрос. – И возник он уже какое-то время назад, но я никак не могла составить предложение. Пытаюсь. – Они сейчас в заключении? – уточняю я.

Эван сводит брови.

– Да, прости, мне казалось, это очевидно. Они под домашним арестом в Царском Селе.

– Да, я знаю. Просто… – У него такие голубые глаза. – Просто все выглядит вполне неплохо, – быстро говорю я, надеясь не показаться бессердечной стервой. – То есть я знаю, что за ними следят, но они живут во дворце! Когда ты сказал про домашний арест, я представила, как они дерутся с крысами за крошку черствого хлеба, а не уроки с репетиторами, вышивку и карточные игры. Они вроде нервничают и скучают, но… они счастливы.

Конечно, я рада, что моя прабабушка не страдала, но представляла я совсем другую историю. Эван на секунду задумывается.

– Что ж, «чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость»… Это Толстой.

Честное слово, не человек, а календарик с цитатой на каждый день, как в комнате ожидания перед папиным кабинетом. Он поворачивается в кресле и опускает на пол выцветшие «конверсы». Когда наклоняется вперед, опуская руки на колени, наши взгляды встречаются.

– Может, пока все неплохо, но не забывай, что их ждет.

Слова повисают в воздухе, как лезвие гильотины, напоминая мне, что, несмотря на все чаепития и представления, мы читаем трагедию. Даже если Анастасия выжила, члены ее семьи – Татьяна, Ольга, Мария, Алексей, Николай, Александра – были убиты и пролежали шестьдесят лет в безымянной могиле.

– Ты прав, – тихо говорю я.

Эван бросает на меня притворно-серьезный взгляд.

– Что ж, от лица всего семейства Романовых я принимаю твои извинения.

Он откашливается и продолжает читать.

19.4.1917

Мистер Гиббс говорит, что вчера на улицах был парад – Первое мая, в других странах День труда. «Но для чего, для кого этот парад?» – спросила я его. Он ответил, что для марксистов.

Они пели песни и несли плакаты, призывая пролетариат к восстанию. Восстанию против нас.

Маме с папой больше нельзя разговаривать во время трапез, только в присутствии офицера. С нами обращаются как с заключенными. Пожалуй, мы и есть заключенные.

Храни тебя Бог, А.

23.4.1917

Днем французский с месье Жильяром. Погода заметно улучшилась. Последние два дня солнечно, но вдалеке буря – пахло дождем. Мама боится, это дурной знак.

Твоя А.

8.5.1917

Только подумать – в этот день год назад мы готовились к поездке на шхеры. Если бы мы знали, что нас ждет, может, то время казалось бы еще слаще? Вряд ли.

Небо синее, как колокольчик. Работали в саду. Потом плавали в холодном пруду – почти как в Финляндии! Буду так себе говорить.

Теперь идем в церковь.

Твоя верная Анастасия

23.5.1917

Прогулялись с мамой и Марией. Стражники накричали на нас – за то, что подошли слишком близко к ограде. Один из них назвал маму словом, повторять которое я не стану. Она сказала не говорить папе. Днем занимались. Вечерня, затем ужин и в кровать.

Твоя А.

25.5.1917

Сегодня работали в кухонном садике. Занимались с мистером Гиббсом и месье Жильяром. Все вместе пили чай в библиотеке. Вечером безик.

Твоя А.

26.5.1917

То же, что и вчера.

2 7.5.1917

То же.

1.6.1917

Когда нас снова пустят на улицу? Дожди, дожди, дожди. Я больше никогда не хочу играть в безик.

2.6.1917

Скука!

5.6.1917

Теперь мне шестнадцать лет.

Твоя Анастасия.

Ее день рождения. От этой записи особенно грустно.

8.6.1917

Утром гуляли в парке с папой и О. Остановились у пруда, чтобы посмотреть на папину работу, – он очищает его от веток, которые попали туда во время бури на прошлой неделе. Люди за забором нас увидели, там быстро собралась толпа.

– Вот они! – закричала толпа.

Они хотели рассмотреть нас поближе, будто зверей в зоопарке.

Одна женщина, старая и грязная, в крысином коричневом платке, прижала рыхлое лицо к ограде.

– Убийцы! – закричала она.

У меня кровь закипела.

– Не обращайте на них внимания, – сказал папа, но это было сложно.

– Вы врете! – крикнула я и высунула язык.

Женщина снова прижала лицо к ограде и плюнула. Слюна дрожала в воздухе.

Я почувствовала такой гнев, что не совладала с собой и побежала к забору, но Ольга меня сдержала.

– Настя! – прошипела она. – Не лезь.

Женщина трясла кулаком, продолжая плеваться проклятиями. У меня выступили слезы. Люди начали кричать:

– На виселицу!

– Мы уходим, – сказал папа.

Удивительно, что их нападки его не задевают. Он просто склонил голову и повернулся к дворцу, сложив руки за спиной.

– Как ты можешь? – спросила я у Ольги чуть позже. – Как ты можешь выслушивать эти гадости, что они