Рассказчица - Кэтрин Уильямс

– Она риелтор, – отвечаю. – А что, хочешь дом купить? – пытаюсь отвлечь его шуткой.

– Нет, – искренне отвечает он. – Просто интересно. – Эван замечает сундук, и его лицо резко меняется. – Там остальные дневники?

Два шага – и он уже в противоположном углу комнаты. Он нетерпеливо опускается перед сундуком, и я немного расслабляюсь. Приятно видеть человека, которого эти дневники интересуют так же, как и меня.

Он осторожно приподнимает крышку.

– А их больше, чем я думал, – бормочет он, как мне кажется, благоговейным тоном. – Можно?

Я энергично киваю и опускаюсь на колени рядом с ним; Эван вынимает коричневую кожаную тетрадь, вертит ее в руках, внимательно изучает, затем пробегает по страницам большим пальцем. Они трепещут, как крылья птицы.

Мне не терпится сказать Эвану, что я узнала в библиотеке. Пока я повествую, его брови заинтересованно поднимаются вверх. Но когда дохожу до статьи и информации о двух недостающих телах, все, что слышу в ответ, это:

– А. Да.

– Ты знал? – спрашиваю я.

– Ну, пропавшие останки – одна из причин, по которым я пришел к такому заключению. – Возможно, он замечает, что я поникаю, потому что быстро добавляет: – Но это прекрасно, что ты изучаешь этот вопрос, – нам ведь надо сравнить содержимое дневников с тем, что известно о жизни Анастасии.

– ясно, – сухо говорю я, а на деле чувствую, будто меня понизили в ранге до минимального звена.

Дневники беспорядочно навалены в сундуке. Наша первая задача – разложить их в хронологическом порядке, если удастся найти дату, а она стоит не в каждом дневнике. Некоторые заполнены не до конца. Пара дневников заканчивается недописанной фразой. В конце концов в полукруге перед нами вырастает пять аккуратных стопок. Всего их тридцать две штуки. Целая жизнь на бумаге.

Последний дневник, который мы прочли, велся в марте 1917 года, примерно когда Николай II отрекся от престола (у него не было выбора, как объяснил Эван, – проходили постоянные бунты и стачки, к которым иногда присоединялись солдаты, не уехавшие на фронт сражаться в Первой мировой). Российский парламент – Дума – создал Временное правительство, власть у которого вскоре отняли большевики, а царскую семью посадили под домашний арест в Александровском дворце к югу от Санкт-Петербурга, в Царском Селе.

Мы решили найти следующий дневник.

– Этот, – говорю я, поднимая обтянутую черной кожей тетрадь с тонкой золотой каемкой. На ее первой странице стоит дата – 30 марта 1917 года.

Передаю тетрадь Эвану, и он начинает читать.

Сегодня сидела дома, играла с Алексеем. Он, бедная обезьянка, приболел. А сейчас и так почти ничего не поделаешь. Так печально жить взаперти, как хрустальная фигурка.

Я его развлекаю – выдумываю истории о стражниках, особенно об одном – с острым носом и большими серыми зубами, который часто дергается. В моих сказках он – крыса. Алексею смешно.

У мамы снова болит голова, она отдыхает. Папа пошел в кухонный сад рубить дрова. Он говорит, что уже нарубил достаточно дров, чтобы обогреть весь Зимний дворец! Но мне кажется, ему просто нравится быть чем-то занятым. Сегодня он гулял с Т. и О. Я сказала маме, что это нечестно, что он всегда гуляет со старшими. Она меня пожурила, сказала, что папа любит нас всех, как Господь любит всех детей Его.

Днем были похороны «жертв революции». В нашем же парке! С улицы через окна доносится похоронный марш. Я спросила маму, будут ли отпевать погибших. Мама мрачно ответила, что не знает. Я сказала, что ненавижу революционеров. Она ответила, что «не надо винить ни народ, ни солдат». А кого тогда винить? Неужели нельзя выражать недовольство словами вместо оружия? Папа и так дал им Думу! Мама велела доедать ужин.

Конечно, мне жаль мужчин, лишившихся жизни, но разве мы виноваты в горе, которое они сами на себя навлекли? Папа хотел лишь мира и процветания для народа России.

Это все понарошку. Я отказываюсь верить, что это правда, и, пока все не кончится, буду делать вид, что это происходит с другой девушкой.

Храни тебя Бог, Анастасия.

31.3.1917

Сегодня завтракали в игровой. У Алексея болит рука. Она опухла и стала большой, как ствол дерева. Бедная обезьянка!

В прошлом мы сходили бы в последний раз покататься на лыжах, но теперь это нельзя. Эх. Вместо этого весь день придется сидеть дома.

Вышиваю прихватку для папиного чайника. С ярко-синей каемкой и узором – довольный чайничек на плите. Мама говорит, ему понравится. Сейчас М. играет на пианино (плохо), а Т. и О. читают. Как они могут читать в таком шуме – не понимаю, но все лучше, чем сидеть в тишине. Сегодня ушло сорок шесть слуг. Без них стало совсем тихо.

Храни тебя Бог, твоя маленькая Анастасия.

1.4.1917

Снова завтракали в игровой, потом занимались английским с мистером Гиббсом. Я насмешила всех пародиями, особенно мне удалась наша старая противная гувернантка, Софья Ивановна, которая распускает слухи о маме. Т. говорит, что изображать других некрасиво, хотя сама смеялась больше всех. После чая читали. Папа говорит, что потом пойдет убирать лед с моста. Может, пойду с ним. Солнышко нам не помешает.

Твоя верная Анастасия.

2.4.1917

Выспалась. В одиннадцать сходили на службу. Шла ужасно долго. Я вся онемела от долгого сидения, и Мария меня щипнула, когда я чуть по двинулась, – свинюшка! Но я ей отомстила, как только мы вышли из церкви.

Обед скучный, но папа сделал нам сюрприз – подарил сладости в цветной бумаге, как в старые добрые времена.

Тороплюсь – мама скоро вернется с вечерней молитвы. До завтра.

Твоя А.

«Свинюшка». Это нас смешит. Я вспоминаю, как мы с Гриффином доставали и бесили друг друга. Вообще, в дневнике Анастасии я нахожу много знакомого; у нее те же проблемы, что у всех в пятнадцать лет, – бесконечные уроки, противные братья/сестры, скука.

7.4.1917

Прости, что несколько дней ничего не писала. Жутко разболелась. Уже три дня лежу в постели, М. тоже. Надеемся, что это не корь, а иначе снова придется брить головы. Хорошо, что со мной Джемми. Проснулась, а передо мной – его мокрый носик. Выздоравливаю.

Твоя А.

10.4.1917

Сегодня прошла мимо папиного кабинета и услышала напряженный шепот. Я знаю, что подслушивать нехорошо, но ничего не могу с собой поделать, потому останавливаюсь у двери. Мама спросила, куда нас отправят. Папа ответил, что, возможно, его кузен Георг примет нас в Англии. Или нас отвезут в Швецию или Данию.

– Или