Вторая жена - Анджела Арни

Лерой раскурил самокрутку, выдохнул дым и помахал ею перед носом Саманты.

— Держи-ка.

— Нет, — сказала Саманта, тут же пожалев о своей откровенности и становясь чопорной. — Я не курю травку.

— Ну не будь такой занудой! — Лерой засмеялся, а потом вредно хихикнул. — Старушка, можешь не задирать передо мной нос. Я прекрасно помню, что в свою бытность моделью ты курила травку, чтобы сохранить стройность. — Он снова помахал самокруткой. — Ну, давай. После этого все видится в другом свете.

— Это запрещено, — сказала Саманта. Лерой выпустил колечко дыма.

— Всем начхать, — серьезно ответил он. — После одного косячка никто не лезет в драку. Это тебе не пиво.

— И все же это запрещено.

— Так и быть, на той неделе брошу, — широко улыбнулся Лерой. — Честное слово. — Он прижал руку к сердцу, снова поднял глаза к небу и сунул Саманте самокрутку.

— О черт! — сказала Саманта и приняла ее.

— Садани, старушка, — велел Лерой. — Садани.

Саманта затянулась раз, другой, третий и отдала тлеющий окурок Лерою. Затем расслабилась, улыбнулась, ссутулилась и вытянула ноги. Яркая шапочка Лероя озаряла всю улицу.

— Ты прав, Лерой, — медленно сказала она. — О чем мне волноваться? Все о'кей. — Она захихикала и поднялась. — Я люблю всех, и все любят меня. Я еду домой.

Лерой блаженно улыбнулся ей вслед.

— Видишь, на что способен один маленький косячок? Превратить мир во вполне приличное место.

Саманта неуверенно направилась в сторону стоянки такси, но затем остановилась и обернулась.

— Лерой, сделай одолжение. Дай Венеции пару раз затянуться. Может быть, это заставит ее смягчиться.

Лерой в ужасе замотал головой.

— Нет, старушка! Я знаю леди Англию. Старуха взбесится. Стоит показать ей это, — он взмахнул самокруткой, — как она проломит мне башку битой для крикета, которая стоит у нее в прихожей!

Всю обратную дорогу Саманта лучезарно улыбалась таксисту. Наконец бедняга испугался, опустил разделявшее их стекло и, как делают все лондонцы, если кто-то пытается заглянуть им в глаза, уставился прямо перед собой. Но Саманта, окутанная собственным маленьким облаком, ничего не замечала. В конце концов она добралась до Сент-Джонс-Вуда еще под кайфом и отдала детям все деньги, которые были у нее в кошельке.

— Ступайте, — сказала она. — Развлекитесь.

— А куда нам можно пойти? — подозрительно спросил Филип. Они не привыкли к материнской щедрости. — Это передала нам Венеция?

— Нет, я сама. Можете идти куда угодно. Куда вам нравится. — Саманта небрежно махнула им рукой.

— Давайте пойдем в хард-рок-кафе! — радостно сказала Хилари, и все трое исчезли со скоростью света, пока Саманта не передумала.

Когда Пирс вернулся из офиса, Саманта порхала по дому в одном прозрачном пеньюаре и сгорала от страсти.

— Я люблю тебя, — сказала она. — Люблю всех.

— Где дети? — тревожно спросил Пирс. После того как их застали на месте преступления, он тщательно убеждался в их отсутствии.

— Ушли, — сказала Саманта. — Я выпроводила их. Детей не будет несколько часов.

Она заговорила снова лишь тогда, когда устало откинулась на подушку их огромной кровати.

— Я люблю Лероя, — пробормотала она.

И только тут Пирс заподозрил, что Саманта что-то приняла.

Конечно, Венеция узнала о травке в тот же вечер, когда Лерой по дороге из пивной, как обычно, зашел проведать старуху. Он делал это всегда, независимо от погоды, пьяный или трезвый. Сочетание травки и пива сделало Лероя более словоохотливым, чем обычно, и он все выболтал, сам не заметив как. Пока он с хихиканьем излагал эту сагу, Венеция сидела с каменным лицом. На следующее утро она позвонила сонной внучке по телефону. Беседа на повышенных тонах закончилась ссорой, после которой они с Самантой не разговаривали почти месяц.

Когда Саманта наконец начала понимать, что жизнь редко выполняет свои обещания, Фелисити пришла к той же мысли. К тому времени она прожила в Черри-Триз уже два месяца. Полных два месяца, за которые испытала все: от райского блаженства до желания убежать куда глаза глядят. Однако она напоминала себе, что жизнь вообще и супружеская жизнь в частности продолжается даже тогда, когда кажется, что все идет вкривь и вкось. Поэтому она старалась не обращать внимания ни на выходки Аннабел, ни на сводившие ее с ума неудобства жизни в Черри-Триз. Но иногда (хотя она боялась признаться в этом даже самой себе) ее сводил с ума и Тони.

С тех пор как они были любовниками, все изменилось. Тогда они не знали, что такое быт. В этом не было нужды. Каждое мгновение, которое они проводили вдвоем, принадлежало им, и никому другому. Фелисити никогда не приходило в голову, что быт вообще имеет для Тони какое-то значение: для этого он был слишком пылким любовником. Но теперь, когда они стали мужем и женой, все пошло иначе. К неудовольствию Фелисити, оказалось, что завтрак для Тони — это время, которое он называл маленькими штуднями. Теперь они не засиживались за тостами и джемом. О да, Тони ел, но одновременно читал, поднимая голову только для того, чтобы поцеловать Фелисити перед уходом на работу. Он читал «Британский медицинский журнал», «Ланцет», «Пульс», «Правительственный вестник», «Вычислительную технику для врачей-практиков», «Мировую медицину», и рядом с его тарелкой всегда лежала гора журналов.

— Отругай его, — однажды сердитым шепотом сказала ей Аннабел. — Зачем он читает за едой? — В последнее время она стала говорить шепотом, потому что Тони не любил, когда за столом говорили в полный голос.

Обе привыкли к тому, что во время завтрака на полную мощность включено радио, а Айрин болтает не переставая. Нынешняя тишина выводила их из себя.

— Это не настоящее чтение, — прошептала в ответ Фелисити. — Это не романы. — Она помалкивала, но думала про себя, что Тони не относится к ее работе всерьез именно потому, что никогда не читает романов. Это казалось ей чрезвычайно обидным. Художественная литература была для нее источником заработка, а для него — пустяками.

Однако Тони был не настолько погружен в свои журналы, чтобы не слышать их шепота.

— Милая, иногда ты несешь сущий вздор. Я читаю серьезные вещи, а не всякие выдумки, — сказал он и ущипнул Фелисити за зад, когда та проходила мимо.

Лучше бы он не делал этого при Аннабел, подумала Фелисити, в то утро настроенная особенно сердито. А сердилась она потому, что была измучена. Когда Тони дежурил, как в предыдущую ночь, и стоявший у кровати телефон регулярно звонил (люди то просили совета, то вытаскивали его из постели срочным вызовом), она чувствовала себя разбитой. На Тони это впечатления не производило, но Фелисити начинала думать, что никогда не привыкнет к такой жизни. Поэтому она была не в духе, а щипок за зад ни на йоту не улучшил ее настроения. Любовные жесты хороши в свое время; иногда ей казалось, что в этом отношении Тони непроходимо туп. Как врач он должен был разбираться в психологии девочки-подростка и понимать, что она с болезненным любопытством наблюдает за всем, что происходит между ее матерью и новоиспеченным отчимом. Но действительность подтверждала обратное: казалось, что Тони это вообще не приходит в голову.