Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов

солдат были взяты Главный арсенал, Главное артиллерийское управление и склады патронного завода. Много оружия было захвачено в полковых цейхгаузах. Довольно быстро в руках восставших оказалось более 40 тысяч винтовок, 30 тысяч револьверов, не менее 2 млн патронов[1849]. Такой внушительный арсенал придавал сил и уверенности.

Из вокзалов первым был захвачен Финляндский, где охрану взял на себя отряд самообороны. Движение поездов было остановлено. В толпе рабочих, с помощью проходившей мимо воинской части бравших вокзал, находился Михаил Калинин, будущий «всесоюзный староста»: «Вокзальная охрана была разоружена в одно мгновение. Но толпа еще в нерешительности. Что же дальше? И солдаты кричат: ’’Где вожаки? Ведите нас». Я сам в нерешительности, я еще не знаю, куда может направиться эта сила и что сейчас, вот здесь поблизости можно сделать. Для меня несомненно одно: надо сейчас же, не медля ни минуты, толкнуть на борьбу, ибо вся масса по существу переживает такое же состояние и ждет действия. Я поднялся на площадку вокзала и крикнул: «Если хотите иметь вождей, то вон, рядом «Кресты». Вождей надо сначала освободить». В один миг мысль подхвачена, расширена. Кто-то кричит: сначала освободим из военной тюрьмы… Отделяются отряды, появляются руководители. Мысль осуществляется в действие: одни направляются к военной тюрьме, другие к «Крестам»[1850].

В феврале 1917 года все основные питерские тюрьмы были переполнены. Они были рассчитаны на 4 тысячи человек, но содержалось в них 7600 заключенных, в том числе 2400 — в «Крестах». Основную массу составляли уголовники, но были и политические, арестованные за революционную деятельность, и осужденные за шпионаж.

«Кресты» были атакованы в двух сторон — с набережной Невы и с Симбирской улицы. Тюремные ворота сокрушены таранами и оружейными прикладами, охрана и администрация разоружены, камеры открыты. Вышедший на свободу член Петербургского комитета большевиков Василий Шмидт делился воспоминаниями: «То, что представилось моим глазам, повергло меня в необычайную радость. На набережной, вдоль всей тюремной сцены стояли с оружием в руках тысячи солдат и раздавали оружие рабочим Выборгской стороны. Десятки грузовиков с ружьями и патронами вмиг разгружались. Я второпях схватил первое попавшееся ружье и вместе со всей толпой отправился к зданию Государственной думы»[1851].

А военный бунт все разрастался. Группа солдат и рабочих на машинах подъехала к казармам Московского гвардейского полка с призывом присоединяться к восставшим, но была встречена огнем. Уехали, но вскоре вернулись с броневиками, выставив ультиматум: указать срок выхода солдат на улицы, в противном случае — артиллерийский и пулеметный огонь[1852]. Вновь завязалась перестрелка. Восставшие сломали забор и ворвались во двор. Около полудня из Московского полка Хабалову донесли, что четвертая рота, запиравшая пулеметами Литейный мост с Выборгской стороны, подавлена, остальные роты стоят во дворе казарм, из офицеров кто убит, кто ранен, и огромные толпы запружают Сампсониевский проспект. Разобрав оружейный склад Московского полка, толпа двинулась «снимать» самокатный запасной батальон, но тот занял оборону и отстреливался. Вооруженная толпа катится дальше — через Литейный мост на Выборгскую сторону, вызывая восторг у высыпавших на улицу пролетариев. «Около часу дня какой-то потрясающий ток привел в движение и волнение черную громаду рабочего люда. По Сампсониевскому, рассекая толпу, с грохотом несется автомобиль, туго набитый солдатами с винтовками в руках. На штыках винтовок — нечто невиданное и неслыханное: развеваются красные флаги. Солдаты обращаются направо и налево к толпе, машут руками по направлению к клинике Вилье, что-то кричат. Но грохот машин и гул многотысячной толпы заглушают слова. Но слов и не надо. Красные флаги на штыках, возбужденные сияющие лица, сменившие деревянную тупость, говорят о победе… С молниеносной быстротой разносится весть, привезенная грузовиком: восстали войска»[1853], — писал очевидец.

К середине дня в руках восставших была Выборгская сторона, часть Петроградской стороны и Литейного проспекта. В Нарвском районе рабочий отряд путиловцев захватил оружейные магазины на Алексеевской улице, к полудню полицейских там уже не было — кто убит, кто бежал, переодевшись в гражданское. Повсюду начался разгром полицейских участков, на улицы летели мебель, бумаги. Многие участки были подожжены. Громили камеры мировых судей. Азартная охота вооруженных людей на полицейских пошла по всему городу. «Все ворота и подъезды велено держать открытыми, — заносит в дневник Зинаида Гиппиус. — У нас на дворе солдаты искали двух городовых, живущих в доме. Но те переоделись и скрылись. Солдаты, кажется, были выпивши, один стрельнул в окно. Угрожали старшему, ранили его, когда он молил о пощаде»[1854]. В небо потянулся дым от подожженных полицейских участков, Главного тюремного управления.

В Охранное отделение на подкрепление была послана полурота 3-го стрелкового полка. В 3 часа дня Глобачев «позвал к себе командира полуроты и спросил его, отвечает ли он за своих людей, и когда он мне ответил, что не может, то я ему приказал увести полуроту в казармы… Работа Охранного отделения продолжалась обычным порядком, но свелась исключительно к информации и докладам по телефону о течении восстания. Связь с исполнительными органами полиции и штабом главнокомандующего прекратилась. Хотя телефонная станция была еще в руках правительства, но добиться соединения было весьма трудно, а с некоторыми учреждениями почти невозможно. Связь не прерывалась с теми учреждениями, с которыми Охранное отделение было соединено прямым проводом, как то: Зимний дворец, градоначальство, министр внутренних дел, Царское Село, отделы Охранного отделения, чем я и воспользовался, ставя эти учреждения в курс текущих событий. Протопопов был… на заседании Совета министров, и до трех часов дня я еще говорил с ним по телефону, доложил последний раз, что положение безнадежно… В 5 часов было получено донесение с постов, что вооруженная трехтысячная толпа, разгромившая спиртоочистительный завод на Александровском проспекте, двинулась к Охранному отделению, вследствие чего, чтобы не подвергать людей напрасным эксцессам и не жертвовать бесполезно их жизнью, я приказал всем собранным в тот момент служащим оставить немедленно помещение, покинул отделение и я сам со своими ближайшими помощниками»[1855]. Так охранка прекратила существование. Вскоре в ее здании полыхал огонь. А Глобачев из помещения охранной команды на Морской продолжал поддерживать связь с Зимним и Царским Селом.

Людям, посвятившим всю жизнь государственной безопасности, видеть такое было невыносимо. «Сожгли здание Судебных установлений на Литейном проспекте и совершенно разгромили помещения департамента полиции у Цепного моста, — писал сенатор Николай Таганцев, работавший в центральном аппарате Минюста. — В толпе, которая жгла суд, участвовали главным образом сидельцы соседнего Дома предварительного заключения, только что оттуда выпущенные; они и другие клиенты суда стремились уничтожить неприятные для них дела, бумаги и документы, хранившиеся