Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова - Борис Кипнис

Все, о чем вспоминает мемуарист, очень тесно перекликается с мыслями о политике Англии и Австрии, высказанными Суворовым в письмах к Растопчину 20 и 27 января 1800 г., написанных с дороги уже по выступлении из Чехии к родным пределам[2368]. Эти письма, равно как и изложение беседы, записанное Комаровским, можно считать последним стратегическим анализом, данным полководцем на самом пороге смертельной болезни. Сам того не зная, он нанес ей предварительное свидание 27 января 1800 г., об этом всего одна строчка из письма все тому же Ростопчину:

Посещение гробницы знаменитого полководца было не случайным: Суворов хорошо знал боевые подвиги Г. Э. Лаудона в Семилетнюю и вторую Турецкую войны, ценил его, иногда сравнивал его карьерные успехи со своими. Бог весть какие чувства и переживания теснились в усталой груди генералиссимуса, когда глядел он на пышную гробницу, в которой покоились бренные останки фельдмаршала.

Вскоре, будучи в Кракове, наш герой тяжело занемог. Насмешница-судьба поразила его именно там, где летом 1772 г. он, принудив капитулировать гарнизон краковского замка, поставил точку в войне с барскими конфедератами, после чего и последовал первый раздел Речи Посполитой. Свое славное военное поприще закончил он там, откуда высоко взлетел, став впервые известен в России, Польше и Франции. Генералиссимусу стало плохо 25 января на подъезде к Кракову. Там сдал он командование Розенбергу, из древней польской столицы впервые написал Д. И. Хвостову о тяжелом состоянии и заговорил о возможной кончине:

Высокие мысли в этом письме перемешаны с обычными житейскими заботами, говорящими, как тесно связан он с делами мира. Это двойственное настроение будет сохраняться во всех дошедших до нас последних письмах полководца.

Из Кракова поспешил Суворов в свои кобринские деревни. Там в начале февраля слег он окончательно. Болезнь усиливалась, он очень ослаб:

Так он писал Ростопчину 9 февраля. Однако лучше не становилось. Лечение голоданием, к которому князь прибегал часто, из-за слабого желудка не давало результата:

Упоминание о Парках, богинях судьбы, рождения и смерти, прядущих непрестанно тонкую нить человеческой жизни и перерезающих ее в урочный час, говорит само за себя. В этом же письме прорываются мысли о необходимости привести дела в порядок ради благосостояния сына, которого узнал он и полюбил только в этот последний год, на полях сражений и в тяготах похода:

Так писал он племяннику Алексею Горчакову. А через три дня, 14 февраля, в письме Растопчину, описывая свою борьбу с болезнью, написал наш мученик слова, оказавшиеся пророческими:

Образ лежащего во гноище больного навеян Библией: Иов многострадальный, испытуемый Богом, лежит на гноище, и псы лижут язвы его. Генералиссимус скончается 6 мая (старый стиль) – в день памяти Иова многострадального.

Князь Багратион, находившийся в небольшой свите князя Италийского, покинул Кобрин и поспешил в Петербург. Павел I милостиво принял его, ведь Суворов столько раз в реляциях хвалил князя и представлял к наградам. Рассказ его о болезни полководца тронул самодержца, и тот направил в Кобрин лейб-медика Г. И. Вейкарта. Он приехал 6 марта вместе с сыном Суворова Аркадием. Последнего император послал с приказанием доносить о состоянии здоровья великого воина.

К этому времени больного уже третью неделю лечил кобринский доктор А. Р. Кернисон. И хотя у кровати страждущего теперь находились и Вейкарт, и военврач К. Я. Яниш, и хирург Н. Нотбек, именно Кернисона покоритель Альп назвал своим спасителем в письме к Растопчину 7 марта:

Просьба полководца была уважена уже 16 марта 1801 г., и благодаря его хлопотам врач стал по чину личным дворянином.