Красный флаг. История коммунизма - Дэвид Пристланд

В Польше, как и в Венгрии, на сигналы из Москвы обращали пристальное внимание с самых ранних этапов. Генерал Ярузельский, один из лидеров, наиболее близких к Горбачеву, начал либеральные реформы в сентябре 1986 года, но в августе 1988-го волнения среди рабочих против мер по сокращению расходов снова потрясли коммунистические власти. К февралю 1989 года правительство под давлением со стороны Горбачева пошло на дискуссию с оппозицией в форме круглого стола, и в июне 1989 года были проведены выборы, в которых «Солидарность» забрала все ставки. В августе 1989 года Тадеуш Мазовецкий стал первым за более чем сорок лет некоммунистом, возглавившим коалиционное правительство.

Более жесткие правительства показывали более сильные Намерения не допустить перемен, но скоро и они были вынуждены принять во внимание надписи на стене — в Восточной Германии. Началом конца был май 1989 года, когда венгерские власти ослабили контроль для венгров на австрийской границе. Жители Восточной Германии стали устраивать «каникулы» в Венгрии, чтобы воспользоваться брешью в «железном занавесе», хотя предполагалось, что граница открыта только для венгров. 19 августа в приграничном городе Шопроне венгерская оппозиция при поддержке странного дуэта, Имре Пожгаи и Отто фон Габсбурга, наследника престола Австро-Венгерской империи, организовали панъевропейский пикник, в течение которого они планировали открыть неиспользуемый пропускной пункт и позволить жителям Восточной Германии перейти границу. Немцы прорвались через границу, и три недели спустя венгры сняли все ограничения. ГДР ответила закрытием венгерской границы, и эта новая репрессия подхлестнула оппозицию в Восточной Германии. По всей ГДР прошли демонстрации, и партия стала терять контроль. Жесткий режим Хонеккера получил еще один удар, когда Горбачев прибыл с визитом на празднования сорокалетия со дня основания ГДР. Приветствуемый восторженными толпами, Горбачев определенно не сумел поддержать лидера ГДР. Как сообщают, он заявил: «Кто опаздывает, того наказывает жизнь». Вскоре после этого (в результате переворота 17-18 октября) Хонеккера сместил Эгон Кренц.

Кренц вскоре осознал, что, чтобы сохранить контроль, ему придется пойти на некоторые уступки. После демонстрации 4 ноября он решил пойти на ограниченное послабление правил выезда из страны, но на пресс-конференции произошло недоразумение, и растерянные пограничники просто открыли ворота и пропустили толпы людей. Этому суждено было стать самой запоминающейся оговоркой в истории. Той ночью около 50 000 немцев хлынули из Восточного Берлина в Западный, крича: «Мы один народ». Это была грандиозная вечеринка и одновременно революция, кульминация «карнавальности», мирных демонстраций и «пикников», проводимых восточноевропейскими оппозициями в 1989 году. Пролом в Берлинской стене по праву стал символом 1989 года. Оппозиционное видение революции, мирной, радостной, даже гедонистической, казалось гораздо более привлекательным, чем устаревший коммунистический идеал рабочего, поднявшегося на борьбу с врагами. Когда Берлинская стена рухнула, то же самое случилось с волей к власти коммунистической партии Восточной Германии.

Карточный домик разваливался, и события в Восточной Германии вдохновили сопротивление другим жестким режимам. Демонстрации в начале ноября в Болгарии помогли партийным реформаторам лишить власти Тодора Живкова и ускорили вызов для самой партии со стороны группы оппозиционных сил. В Чехословакии режим консервативного преемника Гусака, Милоша Якеша, в течение предыдущего года сталкивался с волнениями и демонстрациями, но решительно был настроен против реформ; он даже поместил портрет старого вождя-сталиниста Клемента Готвальда на новую стокроновую банкноту — крайне провокационный шаг. Тем не менее события в ГДР, идеологически наиболее близкой к Чехословакии, придали решимости оппозиции. Годовщина студенческого сопротивления нацистскому захвату в 1939 году приходилась на 17 ноября, и демонстрации были в порядке вещей. На этот раз, однако, их число оказалось огромно, и полиция впала в панику. Жестокость полиции, в свою очередь, спровоцировала массовые забастовки и демонстрации и вынудила партию пойти на переговоры с оппозицией[863].

Несмотря на некоторое насилие (в Чехословакии и других странах), революции в Центральной и Восточной Европе были поразительно быстрыми и мирными. Частично это объясняется тем, что новые оппозиционные движения выбрали ненасильственный путь, но это также отразило ослабление режимов с тех пор, когда СССР изменил отношение к репрессиям.

Коммунистические партии были в разной степени разделены, и обычно в одном из крыльев находились реформаторы, готовые к переговорам с оппозицией. Это были относительно мирные, «бархатные» революции, как описывали такой переход в Чехословакии.

Как можно было ожидать, учитывая автономию от СССР и репрессивность, режимы Албании и Румынии пали последними. Необычайно суровые меры по экономии, введенные румынским вождем в 1980-е годы, поставили Николае Чаушеску под давление; серьезные волнения среди промышленных рабочих разразились в 1987 году в Брашове, и Ион Илиеску, бывший член ЦК, исключенный в 1984 году, сглаживал скрытое недовольство. Но Румыния не могла полностью изолировать себя от событий в советском блоке. В декабре 1989 года волнения среди венгерского меньшинства в Тимишоаре вызвали полицейские репрессии, а это, в свою очередь, спровоцировало дальнейшие волнения в Бухаресте. Чаушеску организовал демонстрацию в поддержку режима и произнес речь с балкона здания ЦК, надеясь на повторение поклонения, которое он получил в 1968 году. Он, однако, катастрофически недооценил настроение разъяренной толпы: вместо ликования она принялась освистывать вождя в шокирующем проявлении «оскорбления монарха». Беспорядки транслировались по телевидению, после чего армия присоединилась к оппозиции, и режим вскоре потерял контроль. Чета Чаушеску бежала из Бухареста, но позже их задержали и казнили. Тогда власть перешла к Илиеску, вставшему во главе Фронта национального спасения.

Последним из восточноевропейских режимов пала Албания. Рамиз Алия, ставший преемником Ходжи в 1985 году, стал постепенно проводить либеральные реформы, но к 1990 году студенческие выступления вынудили его провести многопартийные выборы, и хотя коммунисты получили большинство голосов, они теперь стали частью коалиционного правительства. На следующий год коалиция потерпела крах, и коммунисты не были переизбраны.

1989 год явно относится к той же категории, что революционные 1848-й, 1917-1919-е и 1968-й, но насколько он похож на эти предыдущие потрясения? В некоторых случаях переход от коммунизма был гораздо более революционным, чем в других. Готовность Горбачева оставить советскую империю оказалась решающей для всей Европы, но разная природа режимов вела к значительным расхождениям. В Венгрии и Польше хорошо устоявшаяся реформистская традиция в пределах коммунистических партий привела к мирным переходам путем переговоров, в то время как в Чехословакии и ГДР более сплоченное консервативное руководство пало только после коротких периодов массового подъема населения. События в Румынии оказались наиболее жестокими и «революционными», хотя результат смены режима, приход к власти полуавторитарного аппаратчика Илиеску, был наименее радикальным. Если взглянуть на народное участие в этих революциях, мы увидим несколько иную модель. Польша и Чехословакия, обе сплоченные против прошлого советского угнетения, и в некоторой степени Румыния были ближе к модели революции 1917 года, в котором участвовали все классы, включая рабочий[864]. В Венгрии и ГДР, где коммунисты более эффективно усмирили недовольство рабочего класса с помощью экономических мер, переход был в гораздо большей степени делом интеллигенции и «белых воротничков».