Красный флаг. История коммунизма - Дэвид Пристланд

В течение 1986 года взгляды Горбачева становились более радикальными по мере того, как он и его либеральные советники из ЦК проводили мозговые штурмы. Встречи с западными лидерами, включая миссис Тэтчер, которая наставляла его в вопросах демократии, тоже оказали на него влияние[845]. Горбачев со временем стал воспринимать себя как западного социал-демократа[846], и он со своими сторонниками стал восхищаться западноевропейскими государствами всеобщего благосостояния. Но западноевропейский социал-демократический порядок формировался в 1940-е годы на основе компромисса между свободными рынками и вмешательством государства. Проблема была в том, как достичь этой цели. Ведь партия лежала в самом сердце советского государства, и любая попытка подорвать ее власть создавала риск разрушить способность Москвы управлять страной.

В первые годы у власти мировоззрение Горбачева не было по сути либеральным. Он верил, что советский народ «сделал выбор в пользу социализма» в 1917 году и был в своей основе единым, коллективистским и преданным коммунизму. Тогда почему система не работала? Горбачев пришел к выводу, что проблема заключается в том факте, что присущая массам созидательная энергия подавлялась. Разворачивая риторику, которая наполовину состояла из раннего Маркса и на другую — почти из либерального идеализма[847], он объяснил, что бюрократы и авторитарно-бюрократическая система «подавляют народную инициативу, отчуждают человека во всех сферах от жизненной активности, принижают достоинство личности». Решение этой проблемы лежит в новой форме «демократии», включающей открытую дискуссию, но не западный плюрализм. Эта «демократия» изменит психологию людей, делая их воодушевленными тружениками и гражданами, или, на жаргоне того времени, «активизируя человеческий фактор»; также она подорвет (и, надо надеяться, свергнет) «бюрократов», которые подавляли творчество масс. Такой романтический взгляд может показаться неподходящей базой для практической программы реформ, во многом так же, как в случае с Хрущевым, но это было нормально в рамках марксистской традиции[848]. Яковлев объяснял скептически настроенному западному журналисту: «В теоретическом плане мы никогда не заявляли, что революция в нашей стране, начавшаяся в 1917 году, закончилась… Перестройка — это продолжение революции».

Тем не менее с 1987 года стало ясно, что строгость и попытка починить экономику на скорую руку дали немногое, и Горбачев начал более радикальную программу экономической либерализации и политической демократизации. Подражая либеральным реформам, проведенным в Венгрии и Югославии, он дал директорам фабрик больше независимости от центра[849]. Сторонники планового хозяйства, разумеется, действовали неохотно, и Горбачев ответил началом атаки на «бюрократов», которые, как он заявил, были основной консервативной силой, «тормозным механизмом» для перемен.

Поначалу, как и Хрущев до него, Горбачев надеялся, что партия поведет общество к реформам, но он быстро потерял веру в нее, так как партийные чиновники противодействовали его мерам. Вместо этого он искал союзников среди разочарованного среднего класса, ослабив цензуру до определенного предела[850] и разрешив организацию «неформальных» дискуссионных групп за пределами партии[851]. Более серьезным, однако, было сокращение обладавшего большой властью Секретариата ЦК в 1988-м и решение создать новый, избираемый народом Съезд народных депутатов[852]. Выборы были проведены в 1989 году, и, хотя многие коммунистические руководители вошли в состав Съезда, несколько высокопоставленных руководителей потерпели поражение. Партия была посрамлена. Горбачев, в сущности, сдвигал центр власти от партии к всенародно избираемому государственному органу.

У горбачевского либерализма имелись границы, и он всегда настаивал, что демократия должна контролироваться. КПСС получала гарантированные 100 мест в Съезде народных депутатов 1989 года; «плюрализм мнений» приветствовался, но все мнения должны были быть «социалистическими», а критика — «принципиальной», а не «безответственной». Тем не менее Горбачеву сложно было сохранить эту «красную черту», в особенности потому, что партия оказалась приговорена к беспрецедентной идеологической атаке, вдохновленной самим Кремлем. Горбачев заново поднял сталинский вопрос, назначив в сентябре 1987 года комиссию по расследованию сталинских репрессий, и «белые страницы» советской истории обсуждались гораздо свободнее, чем в 1950-е. Если, по мнению Хрущева, социализм стал приходить в упадок в 1934 году, после индустриализации и коллективизации, Горбачев утверждал, что гниение началось с победой Сталина над Бухариным в 1928-м[853], тогда как предположительно либеральный марксист Ленин времен НЭПа понимался как истинный голос социализма. Уже в 1986 году советник Горбачева по идеологии, Георгий Смирнов, объяснял его взгляды в беседе с Ципко: «Не думайте, что Горбачев не понимает серьезности ситуации. Шестьдесят лет пошло коту под хвост. Отвернувшись от НЭПа, партия потеряла свой единственный шанс. Люди страдали напрасно. Страну принесли в жертву во имя схоластических понятий коммунизма, ничего общего не имеющих с реальной жизнью».