Ветер и вечность. Том 1. Предвещает погоню - Вера Камша

Муж и жена слились в одного Анри-Гийома, как всегда хмуро-высокомерного, и тут галерея вильнула в последний раз, выводя к своему началу. Поворачивая, Савиньяк успел заметить позади букет крупных вспышек, будто лопнувшее зеркало поймало солнечные лучи. Вышло красиво, но любоваться игрой бликов Ли не мог: «старик Эпинэ» пожелал вернуться в родовое гнездо, где ему было не место, чем бы или кем он ни являлся. Хватит с последнего из Иноходцев чужих глупостей и предательств!

«Анри-Гийом» попытался упереться; сторонники и подхалимы называли его гигантом, однако могучим сложением старец не отличался. И все же протащить упрямца мимо ворот со вставшими на дыбы жеребцами оказалось трудней, чем его предшественников, даже самых крупных, а может, просто накатила усталость. Как всегда не вовремя.

Ворота Старой Эпинэ проползли мимо, так и не вошедший в них «хозяин» с горя поднял взор к потолку точно так же, как это делал «Сильвестр»… впрочем, он и был Сильвестром. Мало того, они с «кардиналом» наконец остались вдвоем. Наверху сиял день, в ослепшие картины позади глядела ночь, а потолок достиг короны над балдахином воздвигшегося в торце галереи двойного гальтарского трона, за которым виднелась не то фреска, не то панно.

– Ваше высокопреосвященство, – негромко окликнул Лионель, – мы пришли.

Спутник ожидаемо промолчал. До трона оставалось шагов пятьдесят и четыре пары глядящих друг на друга картин. Времени гадать, кем были спутники «Сильвестра» и куда они делись, не оставалось, пропали и пропали. Может, сгинули, не попав туда, куда стремились, а вернее всего – слились с предводителем, то ли просто добавив ему веса, то ли позволив продержаться до конца галереи. Таскать за собой здешнее порождение, пока их обоих не накроет то, что кажется потолком, Ли не собирался, как и предоставлять «кардинала» самому себе. Все, намеревавшиеся сменить стену, вернее, все, кого Ли узнал, были врагами, а позволять врагам добиваться своего нельзя даже в бреду, только происходящее отнюдь не бред. Значит, место фантома, вобравшего в себя всю дрянь от Бланш до Алисы с присными, – среди осыпающегося старья.

– Ваше высокопреосвященство, нужно спешить.

Чуть крепче сжать локоть, чуть прибавить шаг, вынуждая спутника тоже идти быстрее, и еще чуть-чуть, и еще… Сильвестр бы уже задыхался, здешний «кардинал» поспевает за маршалом без особых усилий. А теперь резкая остановка и поворот вправо – взятый разгон тянет «Сильвестра» вперед, намертво зажатый локоть заставляет развернуться лицом к приблизившейся противоположной стене. Отлично! Остается потянуть руку «кардинала» на себя, стремительно перехватить ее своей правой, а освободившейся левой взяться сзади за широкий пояс, после чего изо всех сил швырнуть тяжеленную черную тушу вперед. В простенок между двух последних картин. Не воин и не борец, Сильвестр понять ничего бы не успел, вот и его здешний двойник тоже не успевает. С маху врезаясь в оштукатуренный на совесть старый кирпич, он словно бы прилипает к нему, истончается, обретает сходство с небрежным рисунком. Черный, напоминающий готового взлететь жука распластанный силуэт на белом фоне и отдельно – розоватая цветущая ветка…

Капитан Арамона мог гордиться: бывший унар Лионель у него наконец чему-то научился.

4

Сад Кримхильде открыли сразу же, как принесли ключи, которые хранил смотрящий за растениями. Из открытой двери пахло землей, хвоей и еще чем-то пряным и приятным. Мэллит не чувствовала ни угрозы, ни тревоги, ей хотелось войти и коснуться живых листьев.

– Закройте за нами двери, – велела подруга, – и не входите, если мы не позовем. У нас очень важное дело.

– Да, госпожа Зелина, – большой король успел объяснить воинам, что Сэль нужно слушать, и они слушали. – Мы не войдем.

– Спасибо. Мелхен, там ступеньки.

– Нич… Ничего страшного, я помню.

Фонарь Селины позволял не споткнуться, но кадки и подвесные горшки тонули во тьме. Казалось, вокруг настоящий лес, казалось, это сон, но спать гоганни не хотелось, не одолевали ее и неприятные мысли, и это было плохо, ведь подобные именуемому Папенькой будят в живых дурное и низкое.

– Никого… – Сэль подняла повыше свой фонарь. – Мерзавка, которую ее высочество убила твоим горшком, упала здесь.

– Ты уверена, и это хорошо. Я запомнила крики и бой, но в темноте растения так похожи.

– Я, чтобы не запутаться, привязала ленту и попросила ее не убирать, – объяснила Селина, – видишь, вон там, на седом можжевельнике?

– Ты умна.

– Нет, я что-то напутала. Папенька должен был прийти, ведь он стал тестем короля, да и Зоя… Я только сейчас подумала, это так странно, что она меня не отговаривала. Зоя очень добрая и меня любит, но соображает не лучше Герарда. Ей страшно хотелось, чтобы я влюбилась в монсеньора Лионеля, он ей так нравится…

– Первородный Ли прекрасен.

– Да, но сама-то она любит папеньку, а сравнивает его величество не с ним, а с монсеньором Лионелем. Ее величество говорила, что большинству людей чужда логика, и это так и есть.

– Именуемый Папенькой мог не знать, что ты вышла замуж.

– Не мог! Выходцы всегда приходят на свадьбы, а я ведь еще и кровь пролила. Для папеньки это как звезда Ретаннэ. Конечно, у него могло что-то случиться, а я одна по тропе Холода не пройду. Давай немного посидим.

– Тебе плохо? – Мэллит сняла со скамейки большую лейку, полную воды и оттого тяжелую. – Что я должна делать?

– Я в порядке. Немного болит, конечно, но иначе просто не может быть.

– Это так, – подтвердила гоганни, вспоминая ужасное, – и это пройдет.

– Конечно, пройдет. Если папенька не явится до утра, я сюда выпущу Маршала с Гудрун, днем они никого не подерут.

– Есть четыре травы, вместе они сильнее, хотя может помочь и одна. Спроси про них, ведь тебе не нужно скрывать свою кровь.

Подруга молча кивнула и стала смотреть на лейку; она думала, и Мэллит не стала мешать. Темнота дурманила резкими запахами, и сильней всего пах можжевельник. На его ягодах северные люди настаивают касеру, и мужчины ее пьют… Губы первородного Ли, когда он приходил последний раз, пахли можжевельником, ведь он пил с большим королем. Первородный простился с союзником и прощался с ничтожной, только она ничего не знала и упивалась счастьем.

Это была ночь ночей и радость радости, а когда Проэмперадор ушел, Мэллит вспомнила строки Кубьерты: «Чем сильней наслажденье, тем легче забиться новому сердцу, и тем угоднее Кабиоху зачатая в миг радости жизнь». В то утро она впервые подумала о черноглазой дочери, чья красота вырастет из счастья недостойной и ниспосланного самим Флохом огня. Мысль скользнула по сердцу солнечным лучом и погасла, ведь день принес боль разлук и страх за любимого. Он уходил далеко, он мог не вернуться, а лунная кровь пришла в положенный срок.

– Сэль, – окликнула Мэллит, – если нужно пройти дорогой Холода, я пройду. Если именуемому Папенькой за помощь надо заплатить, заплати мной.