Сталин - Дмитрий Волкогонов

Мацуока вечером ночным поездом отбывал на родину. Когда до отхода эшелона осталось несколько минут, неожиданно на вокзал в окружении многочисленной охраны приехал попрощаться сам Сталин, чем поверг японского министра в полное изумление. Советский лидер, пожимая руки японцам, вновь повторил, что придает большое значение подписанному пакту, как и принятой одновременно Декларации о взаимном уважении территориальной целостности и неприкосновенности Маньчжоу-Го и Монгольской Народной Республики. Сталин улучил мгновение, чтобы высказать любезности и провожавшим Мацуоку немецким дипломатам. Зная о неподготовленности страны к войне, Сталин готов был говорить, встречать и провожать кого угодно, лишь бы это работало на сдерживание сил войны.

Хотя были заключены пакт о ненападении и договор о «дружбе» с Германией, Сталин видел – тучи войны сгущались. Он понимал, что война неизбежна, и одновременно отказывался верить, что она так близка. Находясь в плену этих двух постулатов, Сталин все время повторял: «Не поддаваться на провокации!», «Не дать себя спровоцировать!», «Быть выше провокаций!». В конце концов в Берлине хорошо поняли линию Сталина на выигрыш времени и стали вести себя еще более нагло. Например, с начала 1941 года десятки немецких самолетов систематически нарушали границы СССР, углубляясь все дальше в его воздушное пространство. Даже если летчиков принуждали к посадке, экипажи и машины неизменно быстро передавали немецкой стороне. Когда, например, незадолго до начала войны наши пограничники сбили нарушивший границу немецкий самолет-разведчик, повлекший гибель двух фашистских летчиков, Сталин приказал наказать виновных, а в Берлин полетела телеграмма: «Скорнякову. Немедленно посетите Геринга и выразите сожаление по поводу случившегося».

После того как Муссолини сам, без Гитлера, не смог закрепиться на Балканах, он обратился к фюреру за помощью. Тот согласился на условиях полного подчинения итальянской армии германскому военному руководству. Когда гитлеровские войска стали концентрироваться для нападения на Грецию и Югославию, последняя предложила СССР заключить договор о дружбе и ненападении. 5 апреля договор был заключен: Сталин хотел предупредить Берлин о нежелательности распространения войны на Балканский полуостров. Но Гитлер не упустил случая, чтобы унизить Сталина. Он полностью проигнорировал «сигнал Москвы»: через сутки после подписания договора германские войска совершили нападение на Югославию. Фюрер просто отмахнулся от жеста Сталина, как и от более раннего предупреждения, сделанного 17 января 1941 года германскому послу в Москве Ф. Шуленбургу, что Советский Союз считает восточную часть Балканского полуострова зоной своей безопасности и не может быть безучастным к событиям в этом районе. Берлин все подобные дипломатические жесты как бы не замечал.

То, что отношения между СССР и Германией стали резко и быстро ухудшаться, Сталин понял еще в середине 1940 года. Гитлер тоже почувствовал возросшую настороженность Советского Союза. Это не входило в планы фюрера. Здесь следует напомнить, что среди важнейших компонентов внешней политики гитлеровской Германии были скрытность, секретность, коварство, двуличие. Не один Сталин любил тайны. Макиавелли для Гитлера был давно пройденным этапом. В его действиях и методах вероломство прочно заняло ведущее место. Фюрер, не смущаясь (поскольку он давно объявил совесть «химерой»), систематически прибегал к дезинформации, обману, пытаясь любой ценой добиться поставленных целей. Почувствовав рост напряженности в отношениях с Москвой, Гитлер пригласил Сталина посетить Берлин. Сталин не колебался: он не любил заграницы. Кремль, ближняя дача, Сочи долгие годы были единственными местами его обитания. В Москве решили, что поедет Молотов. Накануне отъезда Сталин с Молотовым в присутствии Берии долго ночью гадали: чего хочет Гитлер, что можно сделать, чтобы пакт продержался хотя бы еще пару лет?

Уже на берлинском вокзале, где Молотова встречали Риббентроп, Кейтель, Лей, Гиммлер, другие гитлеровские бонзы, ему внушали, какое большое значение этой встрече придает фюрер. Накануне неизбежного краха Англии, мол, важно посоветоваться с «дружественным Германии государством». В Берлине хотели успокоить лидеров соседней могущественной державы и усыпить их бдительность.

Напомню еще раз, Гитлер и Риббентроп во время переговоров более двух часов пытались увлечь советского наркома разговорами о «сферах влияния», близком «конце Британской империи» и другими аналогичными темами. Молотов демонстративно не проявил никакого интереса к глобальным планам Германии и настойчиво требовал ответа на некоторые конкретные вопросы: почему немецкие войска находятся в Финляндии, когда будут выведены войска вермахта из Болгарии и Румынии, почему произошло присоединение Венгрии к Тройственному пакту и т. д. Фюрер был обескуражен. Он ничем не мог увлечь наркома иностранных дел СССР. А тот давал лишь понять: Москву беспокоят сейчас только советско-германские отношения. Партнеры на переговорах говорили на разных языках и в прямом, и в переносном смысле. Гитлер, провожая Молотова до выхода из Большого зала новой имперской канцелярии, бесшумно шагая по мягкому ковру, коснулся рукой локтя советского наркома:

– Я знаю, история навеки запомнит Сталина. Но она запомнит и меня…

– Да, конечно, запомнит, – по-прежнему сухо и бесстрастно ответил Молотов.

Гитлера встреча разочаровала. Он почувствовал, что русские хотят одного: отодвинуть начало войны, которую, возможно, они считают неизбежной. Не случайно после отъезда Молотова Гитлер приказал быстрее представить ему переработанный план нападения на Советский Союз. 18 декабря 1940 года Директива № 21 (план «Барбаросса») была Гитлером подписана. Сталин еще не знал, что по замыслу фюрера «основные силы русских сухопутных войск, находящиеся в Западной России, должны быть уничтожены в смелых операциях посредством глубокого быстрого выдвижения танковых клиньев. Отступление боеспособных войск противника на широкие просторы русской территории должно быть предотвращено». Это была обнаженная плоть войны. Но Молотов в полной мере ее не почувствовал; война, вероятно, будет, но не сейчас, не завтра.

Сталин очень внимательно следил за соблюдением советской стороной советско-германского пакта. В годовщину подписания пакта в советской печати появилось немало материалов о его значении. Немцы же едва вспомнили эту дату. Но когда через месяц, 28 сентября 1940 года, исполнилась годовщина со дня подписания советско-германского договора о «дружбе и границе», в Берлине ее отметили, но весьма своеобразно. Сталин, читая на следующий день шифровку полпреда, все больше поражался наглости нацистов. В Большом зале новой имперской канцелярии 27 сентября был подписан пакт трех держав – Германии, Японии и Италии. В документе подчеркивалось:

«Правительства этих стран признают, что предпосылкой длительного мира является получение каждой нацией необходимого ей пространства.

Статья 1. Япония признает и уважает руководство Германии и Италии в деле создания нового порядка в Европе.

Статья 2. Германия и Италия признают и уважают руководство Японии в деле создания нового порядка в великом восточноазиатском пространстве…»

Сталин пригласил Молотова обсудить новость. Возможно, в такие кульминационные моменты и проверяется истинная способность руководителя делать правильные выводы. А они были вновь двойственными: «Война неизбежна, но не раньше чем через два-три года». Созданная в сознании Сталина модель возможного развития событий не менялась. Вера в свою непогрешимость уже накладывала отпечаток на все решения «вождя». Казалось, в такой ситуации необходимо коллективное обсуждение проблемы с приглашением военных, дипломатов. Сталин не считал это нужным, потому что понимал: все сведется к угадыванию его мнения. Он пожинал плоды единовластия. Бюрократическая система, которую он так настойчиво создавал, способна была только одобрять его решения… Как вспоминал Г.К. Жуков, однажды Сталин бросил присутствующим при разговоре двум ответственным работникам его аппарата: