Сталин - Дмитрий Волкогонов

Его, Сталина, сыновья, славу богу, живы. И Яков и Василий – военные. Если случится самое страшное – война, оба будут на фронте. Сталин раскурил трубку, сел за стол. Газету с сообщением о «смерти международного шпиона» отложил в сторону и придвинул к себе папку с надписью: «Документы Наркомата иностранных дел».

Однажды Сталину попалась на глаза книга, изданная в России еще в начале века: «Очерк истории министерства иностранных дел». Листая пожелтевшие страницы, он скользил взглядом по заголовкам, рисункам, фотографиям, отдельным строкам: Посольский приказ, посольские или думные дьяки, русские дипломаты А.Л. Ордин-Нащокин, Н.И. Панин, К.В. Нессельроде, A.M. Горчаков, коллегии, департаменты, конгрессы, союзы…

Для Сталина дипломатия означала поиск таких решений, а возможно и компромиссов, которые обеспечили бы благоприятные внешние условия для реализации грандиозных планов, выдвинутых им на последнем съезде. Легко сказать: он, вождь, нацелил страну на то, чтобы догнать и перегнать развитые капиталистические страны в экономическом отношении! Нужно время, нужен мир. Нужно его обеспечить. Любой ценой! Вот почему он и рекомендовал Молотова на пост наркома иностранных дел (Литвинов был, по мнению Сталина, слишком ярым антифашистом). В сегодняшней сложнейшей обстановке надо нащупать те связи, отношения, балансы, использование которых позволило бы уберечь СССР от пожара войны. Классические формы, методы дипломатической деятельности он не любил: визиты, конгрессы, международные конференции, встречи в верхах… Лучше всего – доверительная переписка, спецмиссии полномочных представителей, переговоры в узком кругу. Личное непосредственное участие – в крайнем случае, для придания особой важности тому или иному акту. А главное, дипломатией как средством осуществления внешней политики государства, полагал Сталин, должен заниматься очень узкий круг лиц. Аппараты НКИД и НКВД должны обеспечивать его, Сталина, необходимыми данными, знанием реальной ситуации, скрытых пружин и тенденций для принятия решений. В дипломатии он особенно ценил тайны. Он уже не вспоминал о том, что в первом декрете Советского государства – Декрете о мире – осуждалась тайная дипломатия, и Советское правительство с декабря 1917-го по февраль 1918 года усилиями Троцкого опубликовало в «Правде» и «Известиях» свыше ста секретных документов из архива бывшего МИДа. Сталин вообще любил тайны. И дипломатия не была для него исключением.

Сталин понимал самое главное: надеяться ему не на кого. СССР – хоть и гигантский, но одинокий остров в море капиталистических государств. Разве что Монголия на востоке… Жизненно важно не допустить общего сговора основных империалистических хищников против СССР. Сделать все, чтобы избежать одновременной войны на западе и на востоке. Ведь его, Сталина, тезис – окончательная победа социализма пока не достигнута – есть и признание возможности его гибели… Царям было проще, думал Сталин, ставя книгу по истории дипломатии на место. Монархам было легче договориться: брачные союзы, дипломатические конгрессы, совместные выступления против революций… А здесь перед тобой – Гитлер, заявляющий, что коммунизм можно уничтожить, только истребив носителей этого мировоззрения, миллионы людей…

Правда, у Сталина неоднократно возникала мысль о привлечении США к тушению разгоравшегося мирового пожара. Но активных шагов по установлению конструктивных контактов с американским президентом Сталин до войны не предпринимал. С одной стороны, давало себя знать сильное недоверие к заокеанскому гиганту, а с другой – Сталин очень сомневался, что Соединенные Штаты могут что-либо реально сделать здесь, в Европе. Однако Сталина весьма заинтересовало послание Рузвельта, в котором тот 14 апреля 1939 года обратился к Гитлеру и Муссолини с предложением сесть за стол переговоров и решить все спорные проблемы. Рузвельт предложил свои услуги «доброго посредника». У Сталина, правда, вызвала скептическое удивление инициатива Рузвельта, призывавшего Гитлера и Муссолини дать обязательство в течение десяти (или двадцати пяти) лет не нападать на перечисленные в послании тридцать (!) стран Европы и Ближнего Востока. Обсуждая с Модотовым столь неожиданный шаг президента США, Сталин произнес:

– Только идеалист может надеяться хотя бы на обсуждение этих предложений. Гитлер закусил удила, и остановить теперь его трудно.

– Но шаг благородный, – ответил Молотов. – Правда, мир еще не созрел, чтобы его оценить.

Обменявшись соображениями по поводу послания Рузвельта, решили публично выразить к нему свое отношение. Тут же составили телеграмму Рузвельту за подписью М.И. Калинина (последний, конечно, никакого участия, кроме формального, в этой акции не принимал).

«Господин Президент!

Считаю приятным долгом выразить Вам глубокое сочувствие вместе с сердечными поздравлениями по поводу благородного призыва, с которым Вы обратились к правительствам Германии и Италии. Можете быть уверены, что Ваша инициатива находит самый горячий отклик в сердцах народов Советского Социалистического Союза, искренне заинтересованных в сохранении всеобщего мира.

16. IV.39 г.

Калинин».

Однако, когда полпред СССР в США К.А. Уманский был принят Рузвельтом 30 июня 1939 года, президент ограничился лишь общими пожеланиями успешно завершить англо-франко-советские переговоры. Сталин прочел телеграмму Уманского, в которой говорилось, что Рузвельт «не решился воспользоваться имеющимися в его распоряжении моральными и материальными средствами для воздействия на англичан и французов с целью повлиять на их внешнеполитическую линию». Положив шифровку Уманского на стол, Сталин имел все основания подумать: «Каждый думает прежде всего о себе». Как и он сам. В разобщенном мировом сообществе, не осознавшем глобальности и всеобщности проблем планеты, иначе и быть не может. В то далекое для нас теперь время сама идея тесной взаимосвязи мира и приоритета общечеловеческих проблем над классовыми казалась ирреальной.

Замечу, что, хотя некоторые вопросы внешнеполитического характера обсуждались и решались на Политбюро, их предварительная проработка осуществлялась обычно в беседах Сталина с Молотовым. Иногда они приглашали для рассмотрения конкретных, частных вопросов специалистов из наркоматов иностранных и внутренних дел, военной разведки. Но основные решения принимались единолично Сталиным с учетом мнения и предложений наркома иностранных дел. А его точка зрения поначалу не всегда совпадала с мнением Сталина.

Как рассказывал Г.К. Жуков К.М. Симонову, ему приходилось не раз присутствовать при обсуждении ряда важных вопросов в кабинете Сталина с участием его ближайшего окружения. «…Я имел возможность, – говорил Жуков, – видеть споры и препирательства, видеть упорство, проявляемое в некоторых вопросах в особенности Молотовым; порой дело доходило до того, что Сталин повышал голос и даже выходил из себя, а Молотов, улыбаясь, вставал из-за стола и оставался при своей точке зрения». На Сталина производили впечатление рассказы Молотова о встречах с гитлеровским руководством. Сам Предсовнаркома встречался только с Риббентропом. Нередко в узком кругу он называл Гитлера и его окружение «жуликами». Даже во время переговоров о заключении пакта о ненападении, как свидетельствовал руководитель юридического департамента германского министерства иностранных дел Ф. Гаус, Сталин не преминул бросить немецкой делегации ядовитое слово, идентичное слову «обман». Разумеется, подписывая пакт, сказал советский руководитель, «мы не забываем того, что вашей конечной целью является нападение на нас». Сталин, пытаясь утвердиться в верности своих расчетов на оттягивание войны, несколько раз возвращался в беседах с Молотовым к теме Гитлера, лучше, чем кто-либо, понимая, сколь много зависит в тоталитарном государстве от диктатора.