Сталин - Дмитрий Волкогонов

– Неужели когда-нибудь смогут поверить подобному бреду? Разве троцкисты и их пособники не признались публично в своих преступлениях?

Прохаживаясь с потухшей трубкой в руке, Сталин, возможно, размышлял о том, что будущему не достанется троцкизма, если довести дело до конца.

Не случайно, вскоре после получения известия об убийстве Троцкого, Берия (не без ведома Сталина) отдал распоряжение о «ликвидации в лагерях активных троцкистов». Накануне войны прокатилась по лагерям еще одна, малозаметная волна, сметающая последних осужденных, причисленных к «активным троцкистам». Печора, Воркута, Колыма, Соловки стали немыми свидетелями кровавой мести вдогонку убитому лидеру IV Интернационала. Сталин не хотел понимать, что смерть человека – неэффективное средство для борьбы с его идеями. Он надеялся, что таким способом исключит саму возможность возникновения инакомыслия и оппозиции, даже внутренней, духовной.

Одни названия статей Троцкого могли привести Сталина в бешенство. Например, 2 сентября 1939 года Троцкий написал памфлет «Сталин – интендант Гитлера», а несколько недель спустя – «Звезды-близнецы: Гитлер – Сталин». Читая их, Сталин буквально слышал голос Троцкого: «СССР стоит на краю пропасти. Все сталинские козыри мало что значат по сравнению с ресурсами и мощью, которыми овладел Гитлер и которые он использует против Советского Союза». Троцкий, выступая против Сталина, предрекая ему катастрофу, тем не менее выражал надежду, что «государство рабочих в СССР имеет шанс сохраниться».

Троцкий не хотел поражения СССР, а хотел гибели Сталина. В его пророчествах о грядущей войне чувствовалось смятение: ведь изгнанник понимал, что только поражение его родины может лишить власти Сталина. В размышлениях Троцкого находила выражение эволюция весьма способного, талантливого человека, у которого, однако, всегда были свои, особые приоритеты ценностей. Троцкий однажды заметил, что многих видных, даже выдающихся лидеров революционного движения природа весьма экономно наделила интеллектуальными способностями. Эту нехватку ума такие люди обычно компенсируют напором, волей, энергией. Пожалуй, доля истины в этих рассуждениях есть.

Себя Троцкий считал прежде всего человеком, щедро наделенным тем, что мы сегодня называем интеллектом. Он видел себя эпицентром тех событий, в которых участвовал. Революционные идеалы были для него важны, пожалуй, прежде всего потому, что могли подчеркнуть его интеллектуальную значимость. Даже грядущую войну он невольно торопил, потому что видел в ней единственный способ низвержения Сталина. Но Троцкий не хотел в этом признаться даже самому себе. Так бывает, вероятно, когда человек не может или не хочет верно определить соотношение личного и общественного. Даже его новые революционные проекты будущего, утопические по существу, сводились к старой теории «перманентной революции», но… во главе с ним, Троцким. Так, во введении к брошюре «Живая мысль Карла Маркса» он предсказывал, что в результате новой мировой войны погибнут и фашизм, и сталинизм, и новая пролетарская революция «положит начало существованию Соединенных Штатов Европы». Троцкий не пишет об этом прямо, но словно дает понять, что автор идеи должен стать во главе этих «Штатов».

Сталин почему-то вспомнил, как принималось решение о высылке Троцкого за рубеж. Политбюро несколько раз возвращалось к этому вопросу. Во время неофициальных бесед Киров, Рыков, Томский, Куйбышев, Микоян, Петровский высказывали осторожные соображения: может быть, Троцкий одумался? А если он повинится? Нельзя ли ему дать какой-то второстепенный пост? Ведь популярность этого человека все еще велика. Сталин не хотел никакого примирения. Его злоба и месть не имели «заднего хода». Он знал, что, пока Троцкий жив, пока он в СССР, невозможно чувствовать себя спокойным. После обмена мнениями (тогда это еще было возможно) решили прозондировать, как относится к примирению сам Троцкий. В Алма-Ату послали человека из Центра. Через неделю-другую получили телеграмму: Троцкий не видит своей вины и основы для примирения со Сталиным. Генсек, зачитав сообщение, торжествующе посмотрел на соратников: что он говорил? Он же был уверен: Троцкий – неразоружившийся враг. Решение о высылке Троцкого из страны больше никто не оспаривал.

Сам Троцкий 18 февраля 1935 года вспоминал об этом факте так:

«Во время нашей жизни в Алма-Ате ко мне явился однажды какой-то советский инженер, якобы по собственной инициативе, якобы мне сочувствующий. Он расспрашивал об условиях жизни, огорчался и мимоходом очень осторожно спросил:

– Не думаете ли Вы, что возможны какие-либо шаги для примирения?

Ясно, что инженер был подослан для того, чтобы пощупать пульс. Я ответил ему в том смысле, что о примирении сейчас не может быть и речи: не потому, что я его не хочу, а потому, что Сталин не может мириться, он вынужден идти до конца по тому пути, на который поставила его бюрократия.

– Чем это может закончиться?

– Мокрым делом, – ответил я, – ничем иным Сталин кончить не сможет.

Моего посетителя передернуло, он явно не ожидал такого ответа и скоро ушел.

Я думаю, что эта беседа сыграла большую роль в отношении решения о высылке меня за границу. Возможно, что Сталин и раньше намечал такой путь, но встречал оппозицию в Политбюро. Теперь у него был сильный аргумент: Троцкий сам заявил, что конфликт дойдет до кровавой развязки. Высылка за границу – единственный выход!»

Сталин никогда не прочитает этих строк из дневника Троцкого, хотя он и тогда, в 1929-м, не считал высылку лучшим решением. Но судить, а тем более физически ликвидировать своего главного соперника он в то время еще не мог.

После получения известия о смерти изгнанника вся история их взаимоотношений, вражды, взаимно перешедшей в ненависть, быстро промелькнула перед его мысленным взором. Несмотря на диаметрально противоположные положения всесильного диктатора и изгнанника, последний непрерывно колол, жалил, разоблачал, протестовал, заявлял…

Сталину было известно, что изгнанник приступил к работе над книгой с предельно лаконичным названием «Сталин». Когда диктатор прочитал об этом в сводке новостей, которую ему ежедневно представляли, он внутренне содрогнулся. Нет, Сталин в 1938 году уже не опасался Троцкого, довольно спокойно относился к множеству статей, мелькавших в буржуазных изданиях, которые сочиняли ренегаты, белогвардейцы, троцкисты, просто ненавистники социализма. Жизнь газетной статьи схожа с судьбой бабочки. Так же, как и тощей брошюрки Троцкого «Преступления Сталина», написанной им во время тайного морского путешествия на танкере «Рут» из Норвегии в Мексику. Мысль они занимают недолго. Книги – значительно больше. Сталину были известны способности Троцкого, и он понимал, что из-под его пера может выйти исключительно ядовитый труд. Зная «скорострельность» Троцкого, Сталин ждал появления книги в 1938-м, 1939-м, в этом, 1940 году… Может быть, ее и нет? Но он тем не менее торопил Берию, не скрывая своего недовольства нерешительностью его агентуры.

Но Сталин не мог знать, что Троцкий, решив стать биографом своего смертельного врага, вероятно, обрек себя на творческую неудачу. Это, наверное, самая слабая книга Троцкого. Кроме мести, зла, желчи, у него уже ничего не могло сойти с кончика пера. Да, большим усилием воли Троцкий смог написать семь глав задуманной им большой книги. В ее центре Каин, носивший маски Coco, Кобы, революционера, могущественного вождя партии и великого народа. Даже не читая книги, каждый, знакомый с отношениями Сталина и Троцкого, может судить о ее содержании. Она написана черными чернилами ненависти, хотя и во многом оправданной. Как заметил однажды Наполеон, «все имеет предел, даже ненависть». Преступая эти пределы, обязательно что-то теряешь: истину, рассудок, спокойствие. Троцкий на страницах незаконченной биографии Сталина растерял свой талант публициста, литератора, а главное – беспристрастного историка. Многое сказанное о Сталине верно. Но в книге немало и выдумок, догадок, служащих одной цели: показать, как Каин стал Сверхкаином. Для этого, например, Троцкому понадобилось даже изобрести, что Сталин пригрел буржуазию, опирался на нее, карабкаясь на вершину власти. «Бывшие помещики, капиталисты, адвокаты, их сыновья, поскольку они не бежали за границу, включились в государственный аппарат, а кое-кто и в партию». Троцкий утверждал даже, что в государственном аппарате СССР сохранились «представители крупной буржуазии и помещиков…».