Сталин - Дмитрий Волкогонов

– Что с вами говорить? Вам что ни скажешь, вы все: «Да, товарищ Сталин», «Конечно, товарищ Сталин», «Совершенно правильно, товарищ Сталин», «Вы приняли мудрое решение, товарищ Сталин»…

Анализ архивных документов того времени показывает, что всегда соглашались с «вождем» и крайне редко вносили какие-то, даже мелкие, предложения на заседаниях Политбюро А.А. Андреев, Л.П. Берия (вот кто лучше всех читал мысли «Хозяина»), К.Е. Ворошилов, Л.М. Каганович, М.И. Калинин, А.И. Микоян, Г.М. Маленков, Н.С. Хрущев, Н.М. Шверник, А.С. Щербаков. Чаще других что-либо предлагали, хотя бы сколько-нибудь рассуждали, В.М. Молотов, Н.А. Вознесенский, А.А. Жданов. Состав Политбюро, избранный Пленумом ЦК 22 марта 1939 года (Вознесенский, Маленков, Щербаков стали кандидатами в члены Политбюро в феврале 1941 г.), полностью олицетворял единовластие не только в партии, но и в государстве. Добившись в конце концов безграничной власти, отторгнув ее у народа, Сталин лишил себя путей, способов интеллектуального «питания». С ним не спорили. Мало предлагали. Соглашались. Поддакивали. Для Сталина это были просто высокопоставленные функционеры, исполнители его воли. Не больше.

Но жаловаться «вождю» было некому и незачем. Подобострастие и согласие со всем, что выходило из уст Сталина, было одним из следствий его обожествления и возвеличивания. Воспоминания многих лиц, работавших вместе со Сталиным в те годы, подтверждают: практически никто не сомневался в прозорливости Сталина. Даже когда его решения накануне войны шли вразрез с реальной обстановкой, никто не допускал и мысли о том, что Сталин ошибается. Просто считали, что не все поняли из того, что ясно Сталину. «…У меня была огромная вера в Сталина, – говорил Г.К. Жуков, – в его политический ум, его дальновидность и способность находить выходы из самых трудных положений. В данном случае – в его способность уклониться от войны, отодвинуть ее. Тревога грызла душу. Но вера в Сталина и в то, что в конце концов все выйдет именно так, как он предполагает, была сильнее».

До конца 30-х – начала 40-х годов Сталин сравнительно мало занимался внешнеполитической деятельностью. Враждебное окружение, ощетинившийся чужой мир с трудом шли на контакты с социалистическим государством. Как, впрочем, и Сталин. Но по мере роста экономической и военной мощи приоткрывалась то одна, то другая «форточка» чужого дома, с тем чтобы взглянуть на СССР, бросить дюжину официальных фраз, а то и попытаться поговорить с «красными». Одним из первых капиталистических деятелей, с кем довелось беседовать Сталину, был Пьер Лаваль, министр иностранных дел Франции. Вскоре после подписания в Париже 2 мая 1935 года договора о взаимной помощи между двумя странами Сталин принял П. Лаваля в Москве. «Вождь» с любопытством смотрел на энергичного человека, убежденно рассуждавшего о «политике государственной обороны Франции», которая открывает двери доверия для сотрудничества во имя мира. Сталин, конечно, не мог знать, что перед ним сидит один из будущих «квислингов», запятнающий себя позором служения Гитлеру.

Через месяц Сталин встретился с Э. Бенешем, тогдашним министром иностранных дел Чехословакии. Советского руководителя немного удивило, что Бенеш говорил не столько о недавно заключенном пакте о взаимной помощи между СССР и Чехословакией, сколько о «желательности сближения народов в области науки, литературы, искусства, укрепления интеллектуальных связей».

На Сталина всегда производили впечатление западные напористые газетчики, хотя принимал их очень редко. Обычно он это делал, преследуя какую-либо политическую цель. Сталину запомнился, например, председатель одного американского газетного объединения Рой Говард, который буквально забросал его вопросами. На американца особое впечатление произвел ответ советского лидера на такой вопрос:

– Во всем мире говорят о войне. Если действительно война неизбежна, то когда, мистер Сталин, она, по-вашему, разразится?

– Это невозможно предсказать. Ныне войны не объявляются, они просто начинаются. Но друзья мира могут работать открыто, они опираются на мощь общественного мнения. В этом плюс для друзей мира. Что касается врагов мира, то они вынуждены работать тайно. В этом минус врагов мира…

Поскольку встречался Сталин с зарубежными дипломатами, иностранными корреспондентами редко, каждая такая встреча становилась событием. Как свидетельствуют очевидцы, во время бесед Сталин всегда точно и четко формулировал свои идеи, иногда подкрепляя, подчеркивая свою мысль скупым жестом, прищуром живых, внимательных глаз. Ни одна деталь не оставалась не замеченной им. В конце бесед Сталин обычно кратко резюмировал итоги встречи, независимо от того, каковыми они были. Таким запомнился Сталин А.А. Громыко.

В последние два месяца перед войной Сталин получил немало сообщений, разного рода информацию о прямой подготовке Германии к нападению на СССР. Предупреждения шли по линии разведки, от дипломатов, друзей Советского Союза. Поступили сообщения и от правительств США и Англии. Черчилль, ставший премьер-министром Англии, послал в апреле 1941 года специальное послание Сталину о крупных перемещениях германских войск на восток. Сталин внимательно ознакомился с информацией, но, полагая, что британский премьер хочет столкнуть его с Гитлером, попросту отмахнулся от нее.

Когда отрывочные сведения о подготовке нападения Германии на СССР в конце концов выстроились в один ряд, Советское правительство попыталось проверить реакцию Берлина на эти факты. В качестве зондажа было решено опубликовать Заявление ТАСС с прозрачными упреками в отношении соблюдения Германией условий пакта. Сталин сам одобрил эту идею. 14 июня 1941 года было опубликовано известное, печальной памяти, Заявление ТАСС, которое фактически призывало Германию приступить к новым переговорам с СССР по вопросам двухсторонних отношений. К слову, в этот день Гитлер проводил с военным руководством последнее совещание, посвященное началу практической реализации плана «Барбаросса»…

Сталин и Молотов полагали, что если Берлин согласится на такие переговоры, то их можно было бы затянуть на месяц-полтора, а в результате фактически был бы снят вопрос о нападении в этом году. Сталин не без оснований считал, что в конце лета, тем более осенью, Гитлер не решится начать войну. А это означало бы, что СССР получит еще минимум семь-десять месяцев для подготовки к отпору. Как писал в своих мемуарах У. Черчилль, в тот момент Сталин думал уже не о годах, а лишь о месяцах отсрочки. В августе 1942 года, беседуя в Москве с британским премьером, Сталин сказал: «Мне не нужно было никаких предупреждений. Я знал, что война начнется, но я думал, что мне удастся выиграть еще месяцев шесть или около этого».

В Заявлении ТАСС говорилось, что в английской, и не только в английской, печати стали муссироваться слухи «о близости войны между СССР и Германией», о том, что «Германия стала сосредоточивать свои войска у границ СССР с целью нападения». Далее отмечалось: «Несмотря на очевидную бессмысленность этих слухов, ответственные круги в Москве все же сочли необходимым, ввиду упорного муссирования этих слухов, уполномочить ТАСС заявить, что эти слухи являются неуклюже состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил, заинтересованных в дальнейшем расширении и развязывании войны». По данным СССР, говорилось далее, «Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям…».