Боевой конь - Майкл Морпурго

– Нет! – воскликнул Альберт. – Нет, так нельзя. Это же Джоуи. Нужно что-то сделать. Не может быть, чтобы совсем ничего нельзя было сделать. Нельзя вот так поставить на нём крест. Нельзя. Это ведь мой Джоуи!

– Прошу прощения, сэр, – вступился за друга Дэвид, – я помню, вы говорили нам, что жизнь лошади не менее, а то и более ценна, чем жизнь человека. Мол, лошадь – невинное животное, и если в ней есть ростки зла, то только те, которые мы сами посеяли. Вы говорили, что наша задача – трудиться по двадцать шесть часов в сутки, если нужно, чтобы спасти каждого коня. Вы говорили, что каждый конь – бесценное существо, не только сам по себе, но и для военных целей. Лошадь – это пушки. Лошадь – это боеприпасы. Лошадь – это кавалерия. Лошадь – это скорая помощь. Лошадь – это вода для солдат. Вы говорили, что вся жизнь армии зависит от лошадей. Говорили, что нельзя сдаваться. И пока есть хоть малейшая надежда, нужно делать всё возможное. Вы сами так говорили, сэр. Простите меня за дерзость.

– Дерзости тебе не занимать, – резко сказал сержант Гром. – Что ты себе позволяешь? Если бы майор считал, что есть хоть один шанс на миллион, он бы непременно постарался спасти этого коня. Так ведь, сэр?

Майор Мартин внимательно посмотрел на сержанта Грома, как будто пытаясь догадаться, на что он намекает, и медленно кивнул.

– Хорошо, сержант. Я вас понял. Допустим, такой шанс есть, – осторожно продолжил он, – но, раз уж мы пытаемся вылечить столбняк, потребуется много работы, очень много. На месяц, а то и больше, и даже тогда у него в лучшем случае один шанс на тысячу.

– Я прошу вас, сэр! – взмолился Альберт. – Пожалуйста! Я всё сделаю. И о других лошадях не забуду. Я вам даю честное слово, сэр.

– И я ему помогу, – добавил Дэвид. – Все ребята помогут. Уж в этом я уверен. Видите ли, сэр, для нас для всех Джоуи – особенный, ведь это был конь Альберта, они вместе выросли, и всё такое.

– Так держать, солдат, – похвалил сержант Гром. – И по правде говоря, сэр, я бы тоже сказал, что это случай особенный. Джоуи столько всего пережил. С вашего позволения, я бы рискнул. И я вам обещаю, сэр, что обо всех остальных лошадях мы будем заботиться, как раньше. Конюшни будут сверкать, все надраим, никого не забудем.

Майор Мартин открыл дверь.

– Ну хорошо, сержант. Я согласен. Мне нравятся трудные задачи так же, как всем. Организуйте ему слинг. Поддерживайте его на ногах. Если ляжет, то уже не поднимется. Донесите до сведения всех солдат, сержант: во дворе говорить только шёпотом. Любой шум будет его раздражать. Чистую солому стелить каждый день. Окна закрыть, поддерживать темноту. Сена не давать – подавится. Только молоко и овсяную кашу. Вскоре он не сможет открывать рот, но кормить его надо и поить тоже. Не будет есть – умрёт. И пусть за ним постоянно кто-нибудь присматривает. Организуйте вахту двадцать четыре часа в сутки. Есть вопросы?

– Нет, сэр, – ответил сержант Гром, широко улыбаясь. – И разрешите сказать, сэр, по-моему, вы приняли мудрое решение. Я обо всём позабочусь. Ну, что носы повесили, лентяи? Слышали, что сказал майор?

В тот же день к балке под потолком подвесили слинг, чтобы мне было легче стоять. Майор Мартин вскрыл мою рану, вычистил её и прижёг. Несколько раз в день он приходил меня осматривать. Но, конечно, большую часть времени со мной был Альберт. Он подносил ведро с молоком или овсяной кашей мне к самому рту. По ночам они с Дэвидом спали по очереди в углу конюшни.

Как я и думал, Альберт всё время разговаривал со мной, пока его не сваливал сон. И это мне в самом деле помогало. Он говорил об отце, и матери, и о ферме. Он рассказывал мне про девушку, с которой он встречался несколько месяцев до того, как отправился во Францию. Она ничего не понимала в лошадях, но, как он говорил, это был её единственный недостаток.

Дни тянулись ужасно медленно. Теперь у меня онемели не только передние ноги, но и спина. Аппетит совсем пропал, и с каждым днём мне было все труднее заставить себя съесть то, что приносил Альберт, хотя я и понимал, что есть нужно. В самое тяжёлое время, когда мне казалось, что каждый день может стать последним, единственное, что меня поддерживало, – присутствие Альберта. Я видел, что он надеется, он верит, что я поправлюсь, и я не мог его подвести. Вокруг были друзья: Дэвид и другие санитары, сержант Гром и майор Мартин – они делали всё, что могли, чтобы меня подбодрить. Я понимал, что они все мечтают, чтобы я выжил. Иногда я гадал почему: ради меня самого или ради Альберта. Но позже я понял, что, наверное, они любили нас обоих, как братьев.

Однажды зимним вечером, после долгих недель в слинге, я вдруг почувствовал, что шею и горло отпустило, и я заржал. Получилось совсем негромко, но тем не менее. Альберт сидел в углу конюшни, положив руки на согнутые колени. Глаза его были закрыты, и я заржал снова. На этот раз достаточно громко, чтобы его разбудить.

– Что такое, Джоуи? – спросил он, с трудом поднимаясь на ноги. – Это ты ржал, малыш? Ну давай-ка ещё раз. А то, может, мне приснилось. Давай ещё раз.

И я снова заржал, поднял голову – впервые за долгое время – и помотал ею из стороны в сторону. Дэвид проснулся, увидел, в чём дело, вскочил и кинулся звать всех. В считаные минуты в конюшне стало тесно. Сержант Гром с трудом протолкался сквозь толпу солдат.

– Велено же не шуметь, – прогремел он. – Чёрт возьми, такой курятник устроили. Что тут случилось? По какому поводу собрание?

– Он пошевелился, сержант, – ответил Альберт. – Он ржал и тряс головой.

– Ну разумеется, – проворчал сержант. – А ты чего ждал. Идёт на поправку. Как я и обещал. Я всегда говорил, что он выздоровеет. А вы хоть раз видели, чтобы я был неправ? Отвечайте, лоботрясы!

– Никогда, сержант, – сказал Альберт, улыбаясь от уха до уха. – Ему правда лучше? Мне не мерещится?

– Нет, сынок. Теперь с Джоуи всё будет в порядке, если только вы не станете шуметь и наберётесь терпения. Ну что ещё я могу вам сказать: если я когда-нибудь серьёзно заболею, могу только мечтать, чтобы за мной ухаживали так же, как за ним. Только желательно, чтобы это были симпатичные медсёстры.

Вскоре после этого я снова начал чувствовать свои ноги, а потом и спина отошла. И наконец весенним утром слинг убрали и меня вывели на залитый солнцем двор. Это был радостный момент. Альберт шёл задом наперёд и уговаривал меня идти за ним.

– Ты молодчина, Джоуи. Ты у меня просто умница. Все говорят, что война скоро кончится.

Я знаю, что мы все сто раз это говорили, но теперь я чувствую: так и будет. Она вот-вот кончится, и мы с тобой вернёмся домой, на нашу ферму. Представляю, как удивится отец, когда мы с тобой появимся. Прямо не терпится поглядеть, какое у него будет лицо.

Но война не кончилась. Хуже того, она подобралась ближе. Снова земля гудела и грохотали пушки. Я почти поправился, и хотя всё ещё чувствовал слабость после болезни, мне начали поручать нетрудную работу в госпитале. Нас впрягали парой, и мы возили сено и еду от ближайшей станции или навоз, который выгребали из конюшен. Я был рад снова трудиться. Ноги и спина перестали неметь, и вскоре я заметил, что работаю дольше, а устаю меньше. Сержант Гром велел Альберту не отходить от меня ни на шаг во время работы, так что мы с ним почти не разлучались. Но иногда Альберта, как и других санитаров, отправляли за ранеными на линию фронта, и тогда я весь день стоял, положив голову на дверь денника, прислушивался и ждал, когда застучат колёса телеги по булыжнику и Альберт помашет мне, как только покажется во дворе.