Черная смерть. Как эпидемия чумы изменила средневековую Европу - Филип Зиглер

о котором доктор Сингер сказал, что оно «в целом характеризуется качествами, чаще всего обозначаемыми словами „средневековое“ и „схоластическое“. Оно чрезвычайно многословно и почти совсем лишено литературного изящества. Невероятно много внимания уделено просто организации материала, что часто занимает автора больше, чем мысли, которые нужно передать. Особый акцент сделан на аргументацию, особенно в форме силлогизма, тогда как наблюдения за природой остаются полностью на заднем плане… Часто говорятся красивые слова о Гиппократе, но его дух в этих легковесных рассуждениях отсутствует».

Нет ничего удивительного, что основанная на таком материале средневековая медицинская наука не процветала. «Темные века для медицины, – писал Сингер, – начались со смертью Беде в 753 году». Они закончились спустя много времени после того, как Черная смерть исчерпала свою силу. Но не следует преувеличивать ошибки докторов XIV века и представлять их ограниченность в гротескном свете.

Ситуацию в медицине не улучшала твердая решимость средневекового духовенства заставить врачей знать свое место. То, что профессор Гурльт[48] описал как «фатальное преувеличение, которое возвело теологию в ранг не только матери, но и королевы всех наук», гарантировало, что доктора будут играть роль второго плана. В комнате больного главным действующим лицом стал священник, а доктор лишь скромно предлагал свои услуги, когда заканчивалось чтение молитв. Прежде чем приступить к лечению пациента, доктору полагалось удостовериться, причастился ли он. Если нет, то медицине приходилось ждать своей очереди. Иногда доктору удавалось проявить себя, но обычно, чем более знатным был больной, тем скорее доктор обнаруживал, что его оттеснила назад стайка церковников и придворных. Когда болезнь протекала быстро, доктор мог даже не успеть подойти к постели пациента раньше, чем смерть становилась неотвратима или уже случилась.

Но церковь, благодаря своему влиянию во всех сферах образования, гарантировала, что больной не особенно выиграл бы, даже если бы докторам предоставили свободу действий. Все обучение медицине в университетах велось в русле, предписанном церковью, и в основном состояло в чтении устаревших текстов с краткой и обычно неверной «интерпретацией» профессора. Хирургия имела слабую связь с этой жалкой наукой. В 1300 году Бонифаций VIII обнародовал буллу, запрещавшую повреждение трупов. Его цель заключалась в том, чтобы прекратить эксцессы, вызванные действиями охотников за реликвиями, но одновременно с этим он нанес страшный удар по тем, кого мы называем анатомами. Вскоре после этого медицинский факультет университета Парижа официально объявил себя противником хирургии. В Монпелье, считавшейся одной из самых передовых медицинских школ, давали один урок практической анатомии каждые два года. Эта долго и страстно ожидаемая операция состояла всего лишь во вскрытии живота и беглом показе его содержимого. Только в конце XV века папа Сикст IV разрешил проводить вскрытие, но даже тогда на каждый случай требовалось получение специального разрешения.

С учетом таких препятствий было бы настоящим чудом, если бы профессиональные медики встретили Черную смерть чем-то более полезным, чем благоговейный ужас и отчаяние. Их усилия были тщетны, а подход – отношением фаталистов. Они не только прекрасно сознавали, что могут сделать очень мало или совсем ничего, чтобы помочь больным, но считали самоочевидным, что немилосердный Бог не хочет, чтобы было иначе. «Чума, – писал Ги де Шолиак, один из самых выдающихся и, кстати, самых успешных практиков, – была позором для врачей, которые ничем не могли помочь, особенно когда из страха заразиться они уклонялись от визита к больному. Но даже если они это делали, то ничего не добивались и ничего не зарабатывали, поскольку все, кто заразился чумой, умирали, за исключением тех немногих ближе к концу эпидемии, которые избежали смерти после вскрытия бубонов». Не подготовленный к посещению больного доктор, конечно, должен был работать в исключительно неблагоприятных условиях, но Шолиак определенно прав, заявляя, что, с точки зрения заболевшего, это мало что меняло. Ничто в медицинской литературе, дошедшей до наших дней, не позволяет предположить, что лечение, хотя иногда оно облегчало страдания пациента, могло стать непосредственной причиной единичных случаев выздоровления.

Взгляды и действия докторов достаточно хорошо известны благодаря трактатам о чуме, которые они оставили после себя. В «Архивах» Зюдоффа уже воспроизведено более 180 таких текстов. Многие из них относятся к другим фазам великой пандемии, но 77 были написаны до 1400 года и, по меньшей мере, 20 – до 1353-го. Большая часть наиболее значимых исследований, относящихся к Черной смерти, были проанализированы в бесценной работе доктора Анны Кэмпбелл «Черная смерть и люди науки». Преамбула к докладу медицинского факультета Парижа блестяще демонстрирует туманный и безнадежный поиск загадочных решений, который вновь и вновь появляется в этих трактатах: «Видя последствия, причина которых скрыта даже от самых подготовленных умов, смертный разум должен спросить себя, особенно если в нем присутствует врожденное стремление ценить добро и истину, по причине чего все стремится к добру и знанию…»

Однако велеречивая пустота этой бесполезной спекуляции далеко не типична. Были и гораздо более проницательные наблюдения, и определенная доля здравого смысла и здравого суждения в рекомендованных мерах, которые, хотя и являлись всего лишь паллиативными, все же приносили скорее пользу, чем вред. Конечно, существовала печальная готовность подчеркнуть, что единственная защита от чумы – это бегство, или утверждать, что, если бегство невозможно, лучше сразу же обратиться к молитве. Но кроме этого, пациенту давались некоторые наставления, как ему следует себя вести. Представляется маловероятным, что они внушали уверенность тем, кому угрожала чума, или тем, кто уже заразился, но некоторым людям они как минимум давали лучик надежды и ощущение, что они не совсем беспомощны перед лицом судьбы.

Часто между специалистами возникали разногласия. Симон де Ковино считал, что беременные женщины и даже «все слабые от природы» заболеют и никакой доктор им не поможет. Первым умрет недоедающий бедняк – разумное заключение, которое, однако, было отвергнуто медицинским факультетом, заявлявшим, что самые уязвимые те, «чьи тела изобилуют влагой». Ибн Хатима соглашался с факультетом. Люди «горячего, влажного темперамента» подвержены болезни больше других, тогда как меньше всех опасность угрожает крепким молодым женщинам, склонным к разврату.

Существовало также согласие по поводу того, где лучше жить, чтобы избежать чумы. Первым приоритетом, очевидно, являлось уединение. Второй по важности была задача не оказаться на пути ужасной миазмы – зараженного воздуха, порожденного в основном южным ветром, переносящим смерть из страны в страну. Естественно, желательно было найти какое-то низкое место, укрытое от ветров. Побережья следовало остерегаться по весьма веской причине – опасности завезенных на кораблях крыс, хотя толкователи трактатов видели опасность в зловредных туманах, ползущих над поверхностью моря. Болотистые земли были не рекомендованы, потому что оттуда тоже поднимаются смертоносные