Птицедева - Светлана Гамаюнова

И добавила:

– Не сломаешься, научишься, выстоишь, поймешь, кто тебе нужен и зачем, или не нужен и почему – отпущу; нет – еще кучу жизней проживешь, заодно развлекусь, на это глядючи.

– А что я должна понять? И кто, и что мне нужно? Что это Вы имеете в виду?

– Много чего нужно – и работа, и дети, и мужчины, конечно, тоже. Ты же отдала туфельки Карену и Михелу, значит, и на этой Земле их будешь искать. В другой ипостаси, конечно, только разобраться должна, кто есть кто, кто из них тебе нужен и почему. И в себе разобраться тоже должна. Получится – хорошо, не получится – еще один круг. И так долго и нудно, и больно, а для меня развлекательно.

Я поняла, что не вырваться, что придется вступать в ее игру, но все-таки хотелось узнать хоть какие-то правила.

– А когда начнем и какие правила?

– Да прямо сейчас, чего тянуть-то. Ты живешь жизнь, в ней много чего, как в любой жизни, случается – горе и радость, рождение и смерть. Только ты не вспомнишь, кто ты, что зовут тебя Лотта. Другое имя, другая Земля, другие мужчины. Идея игры для меня в том, что ты должна не потерять себя и понять, кто Карен, а кто Михел, чем отличаются. Ты ведь и сейчас до конца не знаешь, кто тебе нужен точно, вот и там интрига сохраняется. Но еще раз повторяю, ты будешь жительницей Первой Земли, простой девушкой, ничего волшебного.

– А как вы за мной следить будете?

– О, за это не волнуйся, видящих или следящих мы обеспечим, не забудут тебя, будешь под присмотром. Ну что, начнем игру? Чего тянуть время, я, Майя – Иллюзия, не упущу своего.

Она махнула рукой, и я выпала из реальности, меня не стало.

Я не я и судьба не моя, а чья?

Я, Вероника Иванова, сорока лет отроду, читала очередную довольно поучительную книгу перед сном, уже залезла в постель и случайно взглянула в окно, а так как штора была не полностью прикрыта, увидела, что они появились снова. Они появились снова! – и словно удар по голове. Сколько лет их не было? Почти что пять лет я их не видела, и вот опять. Зачем, почему, что изменилось? Подкатило глухое отчаяние – зачем, зачем, зачем и что будет? Сейчас мне не было страшно, как в детстве, я не смотрела с непониманием, как в юности, теперь в голове быстро-быстро, сменяя друг друга, проносились ожидание, непонимание, раздумья. С совершенно ясной головой стала разглядывать силуэты за окном, именно силуэты существ, которые, не отрываясь, смотрели на меня. Если бы кто-то спросил, как смотрели, какие у них глаза, лица, на что они похожи, я бы не сказала – не знаю. Вдруг страшно захотелось плакать, так как четко осознала, что что-то опять изменится, что это, конечно же, неспроста, что просто так ничто не возвращается, тем более они.

Силуэты за окном зашевелились, началось кружение, к стеклу то и дело прижимались и отходили разные особи Глядящих, как я их прежде называла, а я пыталась вспоминать и пробовала трезво осмыслить происходящее. Они не были плотью моей фантазии или больного воображения, уверена, что их видели многие, но почему-то забывали или старались забыть, придумать оправдание своей короткой памяти, выкинули какую-то очень важную жизненную подсказку из головы, чтобы быть как все, как другие, как многие непонимающие.

Никаких звуков за окном, придающих происходящему ощущение реальности, не наблюдалось. Реальность за окном не была шумной, как в то время, когда сексуальный маньяк повадился подглядывать в наше окно, вечером, когда мы с почти мужем ложились в постель. Он гремел подоконником, взгромождаясь на него, перемещался вдоль окна, выискивая место и щель между штор пошире, тарахтел железом, чтобы увидеть чужую жизнь и приобщиться, наверное, к ощущению чужого счастья, секса или скандала. Когда он только появился под окном, я страшно нервничала, боялась: как это так – кто-то подсматривает за тем, как почти муж прижимает меня к себе, устало трется носом по виску, принюхивается к волосам, чуть нервно желает понять мое настроение, узнать, есть ли у меня хоть капля желания уделить ему чуточку тепла, или просто поговорить о случившемся за день. Мы быстро простили парня, пожалели и даже перестали так тщательно бороться со щелями в шторах, больше не выбегали на улицу, смотреть, кто там оставил следы на снегу. Однажды вечером вообще возникла смешная ситуация: мы еще не легли спать, а в дверь требовательно позвонили. Открыла и к великому удивлению увидела двух дружинников (не знала, что они еще существуют), держащих за шиворот мужичка лет тридцати пяти, виновато пытавшегося увернуться. Плюгавый, на вид вполне вменяемый, он даже не производил впечатления больного. Ребята объяснили, что поймали его у нас на подоконнике и привели на опознание. Мы с почти мужем смеялись и уверяли, что на больных не обижаются, знаем мы его и претензий к нему не имеем, пусть они его забирают. Парня увели. Тогда он, этот смотрящий в окно, был совершенно материальным.

Эти были иными в прямом и переносном смысле. Силуэты за окном не пропадали, и я начала вспоминать, когда они появились, начиная с детства.

Все детство я боялась ночи. Наверное, не я одна, многие дети видят тени за окнами, под кроватью, в углах комнат. Дрожат, лежа в кроватках, просят не выключать свет. У меня это было гипертрофировано. Вспоминая, жалела маму. Она терпеливо часами сидела возле моей кровати, напевала или тихо рассказывала мне сказки, шептала, что бояться нечего, что я храбрая девочка, а папа военный и сильный, никто не даст меня в обиду и вообще мне, конечно, это только, кажется. Но, вероятно, маме они тоже были известны, так, как если бы это было по иному, никто бы не панькался со мной так долго, почти до 7 лет. Они, позже я называла их «Глядящие», иногда «Подглядывающие», были очень разные, хочется написать голубые и красные, но нет, они были серые, не злые, но они очень хотели ко мне прикоснуться, возможно, что-то сказать, попробовать узнать, какая я на ощупь. Большинство не могли проникнуть в комнату через стекло и кружились возле окна, прижимаясь безликими лицами к стеклу. Некоторые, как мне казалось, каким-то образом оказывались под кроватью, и мама по моей просьбе каждый вечер мужественно выметала их веником, кричала: «Кыш, бессовестные, дайте девочке заснуть». Но каждый вечер они появлялись вновь. Хотя нет. Они пропадали в детстве несколько раз. Первый – когда меня отправили к бабушке. Она была строгая, педантичная и почти не улыбалась. Когда она смотрела на меня, мне хотелось сесть и быть тише мыши под веником. Она, буравя меня взглядом, приковывала к месту, и я боялась прыгать и даже смеяться. Они, Глядящие, покрутились немного и пропали. Мне казалось, что мама меня разлюбила, бросила, что я одна в этом мире и еще эти, к которым я так привыкла, что так пугали меня, тоже бросили меня совсем одну в чужом мире и городе, в новой, совсем непонятной мне правильной жизни. Мама появилась зимой неожиданно. Воспитательница вывела меня в коридор из группы. Я не помню лица мамы, только черную котиковую шубу, к которой прижималась, пытаясь в ней раствориться. Мир стал яркий и удивительно прекрасный, и вдруг за окном даже среди дня в коридоре школы я увидала Их. Страшно удивилась, даже обрадовалась и подумала: «Может, это мама их привезла с собой?» Сейчас, вспоминая это событие, думаю, что они и правда питались эмоциями – может, моими, может, мамиными, а может, просто появлялись в тот момент, когда происходило что-то значимое. Вот и гадай теперь, а гадать надо. Не просто же так они явились сейчас ко мне, уже немолодой дамочке, жизнь которой не очень гладкая.