Эллины (Под небом Эллады. Поход Александра) - Герман Германович Генкель

Впереди шла, по три в ряд, толпа празднично разодетых, молодых девушек, державших в руках огромные блюда овощей и плодов, первенцев жатвы, приносимой в жертву богине Деметре. За ними несколько маленьких мальчиков несли на тарелках горы так называемых амфифонтов, пирожков Артемиды. Далее следовала толпа низших служителей храмов. У многих из них были в руках жертвенные чаши, кривые ножи, священные сосуды и небольшие связки дров для сожжения на алтарях. Вот появились и жертвенные животные: среди целого стада быков и белых овец с вызолоченными рогами и гирляндами зелени на шеях резко выделялась стройная, трепетная лань, которую вёл на ремне молодой жрец. Тут же находилось и несколько совершенно чёрных овец, предназначавшихся в жертву грозным евменидам и богам преисподней.

Непосредственно за животными шли флейтисты и певцы, а за ними жрецы-евмолпиды с зажжёнными факелами в руках. Факелы эти, по установленному правилу, представляли собой толстые сучья смолистой сосны и были вдвое больше голов людей, нёсших их. Густой дым их смешивался с благоуханиями, поднимавшимися из курившихся кадильниц, которыми размахивали служки-жрецы, окружавшие величавую фигуру Эпименида. Как и все жрецы, участвовавшие в процессии, старец повязал себе голову золотистой шерстяной повязкой, ярко просвечивавшей сквозь зелень венка, покоившегося на его челе. Тихая улыбка играла на губах Эпименида, и видно было, что знаменитый мыслитель вполне доволен сегодняшним днём. Подобно прочим жрецам, и он облёкся в длинную белоснежную мантию, всю расшитую золотом и серебром именами её жертвователей. Лучи солнца искрились в этих узорах. Издали Эпименид и жрецы казались огненными фигурами лучезарных небожителей.

Сразу за Эпименидом важно выступал архонт-базилевс, главный распорядитель священного празднества, а немного отступя шествовали его восемь товарищей, окружённые глашатаями, и человек сорок старцев-ареопагитов. Толпа именитых граждан, в числе которых находились Солон и Писистрат, а также оратор Мирон из Флии, замыкала торжественное шествие, за которым сплошным морем голов двигалось почти всё взрослое население Афин и пригородных демов (местечек).

Громкое пение жреческого хора сопровождалось аккомпанементом флейтистов, лишь изредка нарушаемое мычанием жертвенных быков и жалобным блеянием овец.

Но вот голова процессии остановилась: молодые девушки, мальчики, флейтисты и певцы встали по бокам дороги, ведшей на холм Ареопага, храмовые прислужники отделили овец от быков, и, по знаку глашатая, старец Эпименид выступил вперёд. В сопровождении одного лишь архонта-базилевса он поднялся на священный холм и, припав на мгновение к земле, затем молитвенно простёр руки к востоку. Архонт-базилевс последовал его примеру. В эту минуту пение и звуки флейт у подножия холма внезапно прекратились, через мгновение шумевшая внизу толпа народа умолкла, и воздух огласился речью Эпименида. Твёрдым, хотя и не очень громким голосом старец приказал привести на холм овец. Когда это было сделано, державшие их на привязи прислужники, по данному Эпименидом знаку, освободили животных, и те немедленно разбрелись в разные стороны. Ни одна из овец не осталась на холме Ареса. За каждой из них последовало по жрецу, который должен был тщательно следить, где ляжет животное.

Тем временем Эпименид сказал народу:

— Афинские граждане! Волей всесильного рока мы вскоре узнаем, где, на каком месте вашего города бессмертные небожители желают видеть новые алтари и храмы. Там, где ляжет чёрная овца, вы должны немедленно воздвигнуть алтарь подземным богам и на нём принести им жертву всесожжения, для которой целиком послужит жертвенное животное. В тех же местах, где ляжет белая овца, вы также принесёте её в жертву Афине-Палладе, Деметре или Артемиде, но уже не целиком, а, по общепринятому обычаю, сожжёте немного мяса животного, часть его отдав жрецам и жрицам, часть же сохранив себе на всенародный жертвенный пир, который вы устроите сегодня же, перед закатом солнца. Где лягут белые овцы, вы заметьте хорошенько, ибо там вам надлежит воздвигнуть ряд искупительных капищ. Теперь же да хранят вас бессмертные боги и да споспешествуют они вашим благим начинаниям! Мы же вернёмся отсюда в город и, обойдя вдоль стен его, поднимемся на священный Акрополь, чтобы совершить дальнейшие, предками и обычаем установленные очистительные обряды.

Вновь заиграли флейты, и снова раздалось громкое пение хора. Эпименид и архонт-базилевс спустились с Ареопага и заняли свои места в торжественной процессии, двинувшейся, в сопровождении всё возраставшей народной толпы, на место народных собраний, на Пникс. Прибыв туда и взойдя на кафедру для ораторов, Эпименид ещё раз обратился к гражданам с речью. В немногих, но дышавших искренностью и убедительностью словах он разъяснил им то, что однажды в доме Солона уже послужило предметом его беседы. Он вкратце посвятил своих слушателей в сущность орфического учения и на целом ряде удачно сопоставленных примеров пояснил им необходимость нравственного перерождения рядом с внешними, чисто обрядовыми приёмами очищения. Он указал афинянам на неизбежность бедствий вроде ныне постигшего их, если они будут упорствовать в прежних своих беззакониях и не примут твёрдого намерения искоренить из своей среды неправду и насилие. Он показал им всю дикость их погребальных обрядов, где посторонние наёмные плакальщицы увечат себя ради ничтожной платы. Говоря о плате, старец упомянул о той роли, которую афиняне приписывают деньгам, о той неразборчивости, с которой имущие стремятся ещё более обогатиться за счёт бедняков, о той безумной роскоши и жажде наслаждений, которые ведут город и государство к неминуемой гибели.

По мере того как Эпименид говорил, вся сущность его постепенно преображалась. Под конец своей речи он весь затрясся и, казалось, судорожно вздрагивавшее дряхлое тело его переживало теперь те физические страдания, нравственным отзвуком которых была полна его душа.

— Сам бог Аполлон гласит устами божественного старца! — раздалось вдруг восклицание из среды слушателей Эпименида, и в одно мгновение толпа, повинуясь голосу сердца, как один человек воздела руки к небу и закричала:

— Мы исполним твои повеления, старец, мы постараемся стать лучшими сынами отчизны, мы очистимся от наших прегрешений. В том мы клянёмся лучезарным Гелиосом и мрачной богиней ночи, суровой Гекатой!

По совершенно побелевшему от сильного волнения лицу Эпименида скользнула радостная улыбка, старец хотел что-то сказать, но в ту же минуту столь долго напрягаемые силы оставили его, он зашатался и, потеряв сознание, упал на руки вовремя подхвативших его Солона и Писистрата...