Танго ненависти - Эрнест Пепин

Он вспоминал свою мать, ее непоколебимую решимость противостоять всем искушениям, что встречаются на пути женщины. Подарить миру хрупкие жизни. Бороться против болезней. Терпеть тиранию мужа, стремящегося всегда и во всем быть хозяином. Воспитывать (совершенно одной) маленьких несмышленышей. Кормить семью. Организовывать отъезды в университеты далекой Франции. Посылать деньги. Поддерживать, поддерживать и еще раз поддерживать, без жалобы, без устали… Пережить развод… Суметь наладить одинокий быт. И она продолжает стоять, ма! Твердо стоять на ногах! Ей почти семьдесят восемь лет, а она управляет автомобилем, мчась то к одному, то к другому на помощь, успокаивая здесь, подбадривая там, поддерживая, советуя. Она твердо стоит на ногах, ма. Она остается на ногах не потому, что у нее за спиной кукольный домик, обитый ватой, а потому, что у нее есть долг, материнский долг. Долг, заставляющий ее смело двигаться навстречу всем ветрам, нести на плечах десять тысяч повседневных забот, не страшась невзгод. Ее энергии хватает на всех. Она никогда не оступается, ма! Она всегда рядом, и если ее рука дрогнет, то только потому, что она прячет все беды мира в сети своих нервов. И при этом такая спокойная, что многие уверены: она не знает ни горя, ни иных желаний и стремлений, кроме стремления умножиться в четыре, в пять раз, чтобы вложить все силы в своих детей. Она смеется, ма, смехом молоденькой женщины, увлеченной всевозможными обещаниями. И этот смех преодолевает любую пучину, заполненную тревогами, и зажигает свечи, чтобы прогнать страх. Она смеется, и мы забываем, что она разминировала поле, чтобы обезопасить нас от любого риска, любым способом, даже ценой собственной жизни.

Мари-Солей утверждает, что времена изменились и сегодня каждый имеет право жить собственной жизнью. Надо научиться отдавать, не принося себя в жертву… Она восхищается его мамой, Мари-Солей, но она знает, что ее битва — иная. Сейчас жизненно необходимо противостоять этой женщине-чуме. Организовать оборону, поставить в строй все подразделения, еще находящиеся в их распоряжении. Она чувствует в себе дух генерала Де Голля, мобилизующего силы сопротивления в Лондоне, Мари-Солей. Вы слушаете радио разводов, женщины говорят с женщинами! Интуиция подсказывает ей, что речь идет об окопной войне, в которой следует применять гранаты, газ, огнеметы, минометы. Она намерена здесь задержаться, Мари-Солей, и она строит войска в каре, чтобы в решающий момент перейти в наступление. Суд может решать все, что он пожелает, мы разобьем его решения! Но сначала следует собраться…

Мари-Солей полностью обновляет их каземат. Она разворачивает метры и метры ковровых дорожек. Она переоборудует кухню. Она обустраивает гнездышко-кабинет. И в конечном итоге они становятся обладателями настоящего уютного домика с решетчатыми ставнями, с оградой, воротами и ящиком для писем, на котором их имена светятся, как две звезды. Она проводит рукой, наделенной живительной силой, над подступами к дому, и вот уже заросли кротона, аламанды, креольских роз, лавровых кустарников и цветков райских птиц переливаются, как огни фейерверка. Конечно же, Абель тоже участвовал в создании всего этого великолепия. Они поливали, пололи, убирали, сажали под благожелательными взглядами соседей. Даже в самые тяжелые времена любовь источает аромат, и этот аромат струится в двери окружающих людей, оживляя память пожилых семейных пар. Все вокруг радуются их присутствию, ведь все знают, что они отвергнутые, изгнанные. С этого момента их битва становится общей. Любить — этого еще не достаточно! Надо защищать свою любовь! Суд может говорить…

Ника в очередной раз пытается запугать. Она медленно ездит туда и обратно по улице, гордо восседая за рулем своего роскошного джипа, заставляя мотор рычать угрозами. Ее берут на себя соседи. Они называют ее «дрянью». Они заверяют, что, если бы ее мясо не было с душком, она бы не потеряла мужа. Они дают понять, что Мари-Солей дитя этого квартала и, если Ника посмеет еще раз вернуться, чтобы облить помоями округу, она увидит, с кем ей придется иметь дело! Они складывают пальцы, призывая к линчеванию… Ника капитулирует, пытаясь сохранить высокомерный вид, и исчезает. Но при этом она поручает каким-то непримиримым борцам из ее лагеря присматривать за птичками в клетке и распускать сплетни.

Чтобы обойти выставленную охрану, она отправляет детей провести несколько уик-эндов с отцом. Они ей все докладывают, и после каждого отчета она всплескивает руками, восклицая: «Жмоты! Жмоты! Сукины дети!». В своем более чем скромном доме Абель и Мари-Солей могут предложить детям лишь один матрас на двоих. О, скандал! Ника внушает дочери и сыну, что этой самозванке мало того, что она украла у них отца, теперь она хочет унизить бедняжек. У меня дома вы никогда не спите на земле, как последние бродяги! Совершенно безобидная сцена: Абель моет машину. Посмотрите, до какого состояния опустился ваш отец! Этот поэт! Аристократ! А что вы ели, кто приходил в гости, какое лицо было у Абеля, как вы проводили время? Вполне понятно, что дети, уставшие от допросов, отказываются приходить по выходным. Отец решился на мезальянс, вот пускай и сидит со своей шлюхой!

Отныне никто не переступает порога их дома. Они вместе выходят и вместе возвращаются — пара изгнанников, пара отверженных. Ника прицепила им желтую звезду на одежду, навесила колокольчик прокаженного, привязала ядро каторжника, о чем не преминула сообщить всем их старинным друзьям. Ни руки помощи, ни слова поддержки, ни капельки сочувствия.

Однажды Абель должен был лететь на частном самолете в деловую командировку вместе со своим начальником и еще несколькими коллегами. В аэропорту его провожала Мари-Солей. Он был крайне удивлен, услышав от одной из самых близких своих приятельниц: «Не целуй меня. У меня грипп!» Чуть позже на все вопросы, касающиеся времени отправления, он получил расплывчатые ответы: самолет запаздывает, поездку вообще могут отменить. Ожидающие были в дурном настроении, раздражительны, казалось, что все готовы обратиться в бегство. Обстановка накалялась с каждой секундой. Абель и Мари-Солей, не понимая, что происходит, пытались (безуспешно) завязать разговор. Полет откладывался, тишина становилась все более гнетущей. Внезапно Мари-Солей взглянула на часы и произнесла: «Я огорчена, но мне придется вас покинуть! Мне следует поторопиться, чтобы успеть на работу». Казалось, что лучик солнца прорезал грозовые облака. Стоило Мари-Солей уйти, как жизнь вернулась к ожидающим отлета, все принялись общаться с внезапно проснувшимся рвением. Все произошло так, как будто течение вернулось в свое русло, после аварии на плотине. Вскоре сообщили, что самолет готов и дамы-господа могут занять свои места… И тогда Абель понял, чем объяснялись все эти отсрочки, эта неловкость, эта нежданная поломка. Жена начальника, как и другие спутницы некоторых коллег, решили, что Мари-Солей собирается лететь вместе со всеми. Они даже хотели отменить полет, лишь бы не оказаться на одном борту с этой женщиной. Обескураженный начальник колебался (ведь все-таки речь шла не о развлекательной воздушной прогулке), а оскорбленные жены, выказывая всяческую солидарность законной супруге, тихо злились. Грипп стал всего лишь удобным предлогом, чтобы не целоваться с Мари-Солей! Вот мерзавцы! Абель поднимался на борт с яростью в сердце. Его унизили, оскорбили, не сказав ни слова…