Я - бронебойщик. Истребители танков - Владимир Першанин

Но очередями своей спаренной установки он прижимал наших бойцов и сумел разбить ручной пулемет во взводе Черникова. Уцелел ли расчет, я не видел.

Сразу примолк и наш «дегтярев». Сержант Бондарь излишне не рисковал и посылал очереди, не высовываясь из окопа.

Легкие Т-2, скоростные, с 30-миллиметровой лобовой броней, широко применялись в начале войны. Но их быстро выбивали артиллерия и наши устаревшие танки с противопульной тонкой броней, зато имевшие сильную 45-миллиметровую пушку. Теперь немецких Т-2 осталось совсем немного, и лезть вперед они не рвались. Легкий танк знал свои возможности и вел огонь, маневрируя, с расстояния трехсот метров.

Теоретически мы могли его взять. На этом расстоянии наши пули пробивали 35 миллиметров брони. Попасть надо было под прямым углом, иначе пули отрикошетят, но прицелиться толком мы не могли. Два уцелевших ПТРД моего отделения находились под непрерывным огнем: летели мины – «пятидесятки», пулеметные трассы, вела плотный автоматный огонь наступавшая немецкая пехота. Ко мне перебрался старший лейтенант Зайцев.

Прыгая в окоп, угодил валенками в мертвое тело Гриши Тищенко. От толчка рот погибшего товарища приоткрылся, словно тот спрашивал: «Ну, что вам еще от меня надо? Оставьте, наконец, в покое». Зайцев на секунду смутился, а затем набросился на меня:

– Андрей, кончай с танком! Пехота вот-вот прорвется.

– А ты голову высунь, попробуй.

Пули хлестали по снегу, мерзлой земле. Про мину, которая могла угодить в окоп в любой момент, и думать не хотелось. Это была бы верная гибель. Я почему-то надеялся, что наш рассудительный командир сам возьмется за ружье, но ошибся.

– Коробов, немедленно открыть огонь по фашистскому танку!

Это был уже приказ, которому я не мог не подчиниться.

– Есть, открыть огонь, – отозвался я, вложив в ответ всю злость, которая поднялась во мне.

Старшему лейтенанту мало Тищенко! Хочет глянуть, как разлетится под пулями моя башка. Но ротный уже кричал Долгушину:

– Федор, а ты чего прижух? Не волынь!

Тимофей Макарович Зайцев был опытным командиром и видел, где складывается тяжелая обстановка. Он сильно рисковал, пробираясь к нам. Телогрейка была излохмачена осколками, кое-где проступали пятна крови. Выщелкнув диск из своего ППШ, убедился, что он пуст, и достал из подсумка запасной.

Мы с Федей обреченно подняли свои ружья и открыли огонь. Когда стреляешь во врага, страх отступает. Про опасность отчасти забываешь. Мы выпустили по три-четыре пули и что-то повредили в легком Т-2. Он попятился, не прекращая стрелять.

В эти минуты головная группа штурмового немецкого батальона приблизилась на расстояние шагов восьмидесяти и ускорила бег. Те, у кого были автоматы, стреляли на бегу, другие отвинчивали колпачки гранат.

Я вспомнил про свой ППШ. Открыли беглый огонь уцелевшие бойцы «старика» Черникова. Заработал молчавший «дегтярев» Антона Бондаря. Я дал одну, другую очередь. Встретился взглядом с рослым немцем. Успел разглядеть просторную шинель с серебристыми погонами, массивную каску и автомат, из которого вылетали гильзы.

Я нажал на спуск. В тот же момент в затылок что-то ударило с такой силой, что мне показалось, отрывается голова. Я потерял сознание. Уже не видел, как отчаянно пробивалась вперед немецкая штурмовая группа и почти полностью легла под пулями наших бойцов.

Затем, сгоряча, вскочили красноармейцы пятой и шестой рот. Их поднял лейтенант Ступак. Они бежали с примкнутыми штыками, чтобы опрокинуть, отбросить наступавших. Эта не слишком обдуманная атака, как и многие другие на той войне, наткнулась на дружный встречный огонь, и до рукопашной дело не дошло.

На снегу, испятнанном кровью, остались лежать не меньше десятка убитых бойцов. Несколько раненых отползали, зарываясь в снег. Немцы, понеся потери и лишившись танковой поддержки, отступили.

На левом фланге, как и в прошлый раз, обстановка тоже складывалась непросто. Один из тяжелых Т-4 взорвался на мине и догорал. Но два других Т-4 и несколько машин помельче прорвались. Взвод «сорокапяток» (три орудия) был расстрелян и раздавлен вместе с расчетами. Три противотанковых ружья вели огонь до последнего, но против Т-4 ничего сделать не смогли, не считая мелких повреждений. Все бронебойщики были расстреляны и раздавлены в их окопах.

Молодой командир взвода ПТР, сбросив шинель, в упор швырнул две противотанковые гранаты, порвал гусеницу и разбил ведущее колесо Т-4. Контуженый, почти оглохший, он успел застрелить из нагана высунувшегося танкиста.

Лейтенант погиб бы, как и остальные бронебойщики его взвода, но парня вытащил на своей широченной горбатой спине старшина Савелий Гречуха.

Танки принялись утюжить траншеи и окопы. Здесь решалась судьба полка. Подполковник Рекунков, которому присвоили очередное звание за прорыв вражеской обороны, раздавал из своего командного пункта указания, кричал на комбатов, но картину боя видел лишь издалека и толком не знал, что там происходит.

– Держаться! – надрывался он. – Держаться, и ни шагу назад. Кто отступит без приказа – трибунал и расстрел на месте.

– Некуда нам бежать, – в сердцах выкрикнул в трубку один из комбатов. – Танки догонят, на гусеницы намотают. И ваш трибунал не понадобится.

– Я вас…

Неизвестно, чем еще собирался грозить подполковник, но связь оборвалась. В распоряжении командира полка оставалась пара уцелевших гаубиц и батарея 120-миллиметровых минометов. Оружие сильное, но стороны сблизились настолько, что минометы были уже бесполезны, а к гаубицам оставалось всего несколько снарядов.

Когда начиналась атака, Рекунков был обязан пустить в ход мощные полковые минометы. Они не обладали большой точностью стрельбы, однако мины весом шестнадцать килограммов при близком попадании могли перебить осколками гусеницы, смять ствол орудия. А прямое попадание мины, летящей сверху, как бомба, могло пробить броню и поджечь танк.

Рекунков хотел дать такую команду, но вмешался комиссар:

– Не надо, Семен, – посоветовал он. – Это наш последний резерв. Чем будем отбиваться, если танки на нас пойдут? Да и мин не так много.

Рекунков не желал признаться себе, что боится. В первую очередь плена – подполковнику могут простить гибель всего полка, но только не плен, приравненный к предательству.

Боялся, как и всякий человек, смерти. Сейчас, на взлете военной карьеры, когда открылись перспективы стать командиром дивизии – а это генеральская должность, было обидно и глупо погибать.

Рекунков не уважал за трусость своего комиссара. Что с того взять – гражданский человек, случайно попавший в армию. А сейчас Рекунков сам скатывался вниз, спасая свою жизнь.

Артиллеристы и минометчики были готовы открыть огонь. Недоумевали, почему не поступила такая команда. Резервное отделение бронебойщиков тоже стояло наготове, а комполка названивал в дивизию, просил дополнительно артиллерию. Ему ответили не менее категорично, чем он сам разговаривал с комбатами: