Гунны - Владимир Ключников

Неизвестно, согласились ли римляне помочь боспорянам, скорее всего, нет – империя сама переживала не лучшие времена. Впрочем, в ближайшие десятилетия Боспорское царство не слишком пострадало от гуннского нашествия. Как показали археологические исследования последних лет, те слои пожаров и разрушений, которые раньше считались слоями гуннского вторжения 70‐х годов IV века, на самом деле датируются значительно более поздним временем196. Но на этом вопросе авторы подробнее остановятся ниже.

Историк начала V века Олимпиодор сообщает, что в царствование императора Констанция (вероятно, Констанция II, который правил до 361 года) во Фракии был найден серебряный клад. Об этом доложили римскому наместнику, и он, прибыв на место находки, «узнал от окрестных жителей, что место это свято и что здесь есть изваяния, освященные по древнему обряду». Святость клада не смутила римлян, и по приказу императора из земли были извлечены три серебряные статуи. «…Они лежали во всем своем варварском обличье с заведенными за спину обеими руками, одетые в причудливо украшенную варварскую одежду, с длинными волосами, обращенные на север, т. е. в сторону варварской земли».

Как выяснилось, изваяния эти были «заговоренными» и имели магическое предназначение: охранять границы от вражеских нашествий: ведь «число статуй – три – заклинало от всех варварских племен». Через некоторое время стало ясно, что по крайней мере от трех племен – готов, сарматов и гуннов, по числу идолов – святилище действительно охраняло. После того как статуи были вынуты из земли, началось нашествие этих племен на территорию империи.

Олимпиодор пишет, что вторжение варваров началось через несколько дней после осквернения святилища197. Это, безусловно, преувеличение. Завоевание гуннами сарматов действительно пришлось, судя по всему, примерно на те годы, когда злополучные статуи были извлечены из‐под земли, но бои тогда еще шли далеко на востоке, за пределами римских границ. Тем не менее, именно так объясняет гуннское нашествие язычник Олимпиодор198.

В те же самые годы другой историк и современник этих событий, христианский теолог Павел Орозий, тоже объяснял вторжение варваров в пределы империи сверхъестественными причинами, но считал, что оно произошло «в результате гнева Божьего». Гнев же этот был вызван нечестивыми деяниями императора Валента II, который, будучи арианином, «начал по всему Востоку терзать церкви и убивать святых»199, исповедовавших Никейский символ веры. Кроме того, когда готы обратились к Валенту с просьбой прислать к ним епископов «для наставления в правилах христианской веры», Валент «в пагубной извращенности отправил к ним учителей арианской догмы»200.

Впрочем, по мнению Орозия, существовала и другая причина, по которой Божьим соизволением варвары начали громить империю. Историк допускает, что «ради того варвары были впущены в римские земли, чтобы повсюду от востока до запада церкви Христа пополнились в качестве верующих гуннами, свевами, вандалами, бургундионами и другими бесчисленными народами…»201.

Забегая вперед, отметим, что если правота Олимпиодора остается на его совести, то правоту последнего утверждения Орозия время частично подтвердило: многие варварские народы, вторгшиеся на территорию империи, очень скоро приняли крещение. Но гунны в годы своего господства в Европе в основном сохранили веру предков, христианизация коснулась лишь немногих из них.

Но какими бы причинами ни объяснялось нашествие гуннов в Европу, оно произошло. Началось оно незадолго до 375 года – если, на античный манер, считать границей Европы и Азии реку Танаис. Если же принять современные географические представления и считать, что к Европе относятся в том числе земли, расположенные между Каспием и Азовским морем, то здесь гунны, возможно, появились несколько раньше.

Первым, кто описал вторжение гуннов в римскую ойкумену, был Аммиан Марцеллин. Дойдя в своей «Римской истории» до 375 года, он пишет: «Фортуна со своим крылатым колесом, вечно чередуя счастливые и несчастные события, вооружала Беллону вместе с Фуриями202 и перенесла на Восток горестные события, о приближении которых возвещали совершенно ясные предсказания и знамения»203. «Семенем и началом» грядущих несчастий Марцеллин называет гуннов.

«Племя гуннов, о которых древние писатели осведомлены очень мало, обитает за Меотийским болотом в сторону Ледовитого океана и превосходит своей дикостью всякую меру.

Этот подвижный и неукротимый народ, воспламененный дикой жаждой грабежа, двигаясь вперед среди грабежей и убийств, дошел до земли аланов . И вот гунны, пройдя через земли аланов, которые граничат с гревтунгами и обычно называются танаитами, произвели у них страшное истребление и опустошение, а с уцелевшими заключили союз и присоединили их к себе. При их содействии они смело прорвались внезапным нападением в обширные и плодородные земли Германариха, весьма воинственного царя, которого страшились соседние народы, из‐за его многочисленных и разнообразных военных подвигов. Пораженный силой этой внезапной бури, Германарих в течение долгого времени старался дать им решительный отпор и отбиться от них…»204

Когда именно происходили эти события, Марцеллин не уточняет. Несмотря на то что в его книге они описаны под 375 годом, ясно, что описание это ретроспективно. Завоевание гуннами алан могло длиться не один год. Да и владыка остготов, Германарих, отбивался от пришельцев с востока «в течение долгого времени». Обычно считают, что гунны стали теснить алан примерно в середине IV века или чуть позже, а окончательно завоевали их в начале 370‐х годов205, после чего пришла очередь остготов. Отечественный археолог М. Б. Щукин датирует начало гуннского нашествия – то есть их первые столкновения с аланами и с готами Германариха – временем позже 369-го, но, вероятно, раньше 376 года206.