Я дрался на «Тигре». Немецкие танкисты рассказывают - Артем Драбкин

В лазарет меня не отправили. Через ворота лагеря (в самом лагере американцев не было) я многократно просил оказать мне медицинскую помощь.

Много раз мне отказывали, если не говорить «посылали». Однажды, во время очередной попытки, меня сильно толкнул какой-то немецкий солдат. Мне было очень плохо, и я обругал его. Он извинился и сказал: «Товарищ, меня сюда привезли из лазарета, я ничего не вижу!»

Через несколько дней я увидел, как у ворот из грузовика выгружают раненых, американцы забирали их из госпиталей. Невозможно описать, как американцы обходились с ранеными, у солдат с ампутированными ногами они забирали костыли.

Снабжения не было никакого, я повторяю: «Никакого». Все деревья вокруг лагеря были без листьев, голодающие солдаты варили их в консервных банках и ели. Я встретил там не освободителей, а солдат армии, для которых, мягко выражаясь, не существовало ни Гаагской, ни Женевской конвенций.

Данные о холере и других заболеваниях соответствуют действительности. Ужасно было наблюдать, как солдаты с поносом и высокой температурой на огороженной колючей проволокой территории подыхают прямо на голой земле.

Когда женщины подходили к колючей проволоке, чтобы бросить через нее продукты, их прогоняли. Солдат, которые осмеливались подходить к колючей проволоке, чтобы подобрать продукты, просто расстреливали из пулемета.

То, чего наши «освободители» так и не смогли побороть, так это дисциплину и дух товарищества. Готовность помочь у солдат всех званий была невероятной. Если бы было не так, то произошла бы катастрофа, которую невозможно описать.

Я не могу точно сказать, как долго я был в лагере в Ремангене, примерно две или четыре недели. Какие-то незнакомые мне товарищи отнесли меня в колонну, которую грузили в грузовики. Когда грузовик наполнялся, он ехал к вокзалу. Там нас перегружали в товарные вагоны. Поезда, которые там составляли, ехали в Аттиши [Пикардия] во Францию. Мои впечатления от этих транспортов совпадают с впечатлениями других товарищей: угнетающие для нас и позорные для американцев. О пребывании в Аттиши я не буду говорить много. Если я расскажу все, это взорвет рамки моего повествования. В лагере было около 100000 немецких военнопленных. Внутри большого лагеря были маленькие лагеря, на 1000–5000 человек. Офицеров отделили от остальных солдат и разделили на так называемые «сотни». «Командирами» этих сотен были бывшие солдаты Вермахта, осужденные трибуналами за какие-либо преступления и «освобожденные» американцами из тюрем. То, что там происходило, легко себе представить.

Еду мы получали по следующей норме: на 100 человек две буханки хлеба в день, примерно по одному килограмму каждая. Говоря по-другому, в день человек получал кусочек хлеба размером с кусочек сахара!

Вода была в бочке, которую наполняли из автомобильной цистерны. У многих товарищей не было ни котелка, ни кружки, и это вызывало большие проблемы. Позже нам начали давать немного фасоли, немного больше хлеба и очень крепкий кофе, который привозили в корытах. Кофейную жижу, которой в корытах было от 6 до 8 сантиметров, некоторые товарищи сушили и курили. Через некоторое время в палатке обустроили церковь, и начались службы. Эта палатка была практически всегда пуста. Но потом, когда объявили, что после службы участвовавшим будут выдавать по два кекса, там всегда было много народа. Также было запрещено собираться в количестве больше трех человек.

Конечно, среди многих офицеров мы искали знакомых. Абсолютно неожиданно я встретил последнего командира остатков нашей дивизии в Рурском котле, подполковника Бокхофа, которому меня с моими танками несколько раз подчиняли во время боев в Айфеле. Я очень обрадовался, потому что подполковник Бокхоф, командир 11-го панцергренадерского полка нашей дивизии и кавалер Рыцарского креста, был известный и любимый офицер. Сразу во время приветствия он мне сообщил, что еще до того, как бои в районе Изерлон закончились, он от высшего штаба, находящегося за пределами котла, персонально получил телефонное сообщение, что я награжден Рыцарским крестом Железного креста. От этого моя радость от встречи с ним стала еще больше. Несмотря на мое положение, я был гордым немецким солдатом.

Через некоторое время нам неожиданно приказали построиться. Американский офицер зачитал нам информацию о положении в Германии, и нам раздали серо-зеленые или зеленые открытки, чтобы мы могли написать нашим семьям. Там мы могли вписать только наши имена в такой шаблон:

Принадлежавший к разбитой немецкой армии

Имя: _______________

Сообщает о том, что он жив.

Меня и многих товарищей такая циничная формулировка так разозлила, что карточки мы не заполнили и не отослали.

Был разгар лета, стояла жара, ситуация для нас ухудшилась. Прежде всего голод, который больше невозможно было переносить. Вся территория лагеря была равниной, открытой для любой непогоды. Мы себя спрашивали, где, собственно, находится Аттиши, и один товарищ в ясную погоду в направлении на юго-запад разглядел Компьенский лес.

Сортирные слухи обгоняли друг друга, и каждый день было больше плохих новостей, чем хороших. Когда первых офицеров перевели в другой лагерь, я с еще несколькими товарищами договорился попробовать попасть в следующий транспорт. Это получилось, и нас погрузили в грузовики. Целью был Реймс. Были две группы, всего 100 офицеров. За грузовик, в котором был я с подполковником Бокхофом, отвечал черный американский сержант, который в отличие от других охранников был дружелюбен и честен. (Тогда, в 1945 году, в американской армии еще была расовая сегрегация!) Он сказал подполковнику Бокхофу следующее:

«Вероятно, в Реймсе у вас будет тяжелая ситуация. Вы первые немецкие офицеры, которые придут в этот лагерь. Ожидается, что немецкие солдаты, заранее распропагандированные, нападут на вас, как на офицеров, когда вы войдете в лагерь».

Когда мы на грузовиках въехали в лагерь, бывшие кавалерийские казармы, везде стояли кинокамеры, и кинооператоры снимали наш прием, который прошел совсем не так, как было запланировано. Сотни немецких солдат встретили нас криками «ура» и дружескими приветствиями. Ами были разочарованы, возможно, даже опозорены. После построения и пересчета во дворе ко мне неожиданно бросился солдат из моей бывшей роты и обнял меня. Снабжение и в Реймсе было очень плохим, и первые дни он всегда приносил мне какую-то еду, потому что мы приехали из Аттиши в ужасном состоянии.

Примечание: в районе Реймса под надзором американцев было около 35000 немецких военнопленных. Они работали на американскую армию, там была огромная перегрузочная зона для всего снабжения, поступающего в зоны оккупированной Германии. Все немецкие солдаты однозначно нас признали, и нигде не было желаемых американцами «осложнений» между солдатами и офицерами.

– Что вы делали после войны?

– Сначала я был один год в плену. Woennoplennyi. У американцев. Потом я вернулся сюда, помогал отцу. Потом мы открыли заправочную станцию. Потом я руководил представительством «Опеля». Из-за Рыцарского креста у меня всегда были проблемы. Когда меня брали в руководители представительства «Опеля», то что-то не получалось, и я сам поехал в Руссельсхайм [штаб-квартира «Опеля», под Франкфуртом-на-Майне]. Там всем еще руководили американские военные, так что я туда ехал без больших надежд. Хотя американцы после войны были хорошего мнения о немецком генералитете и офицерском корпусе. В приемной перед американцами сидел оберлейтенант. Мы с ним побеседовали про войну, где кто был. Этот оберлейтенант оказался из дивизии, с которой мы когда-то вместе воевали в России. Он сказал: «Ах, вы танкист, у меня наилучшие воспоминания о танкистах. Какие у вас награды?» Я ему сказал, что у меня Рыцарский крест. Он сказал, что он должен сразу доложить обо мне американцам. Он пошел в кабинет, и меня туда почти сразу же пригласили. Там меня спросили: «Вы танковый офицер?» – «Да». – «Вы участвовали в боях во время вторжения?» – «Да». Тогда он мне сказал, что раз я танковый офицер и получил Рыцарский крест, то, наверно, я и машины смогу продавать. Все было ясно, меня взяли на работу и дали лицензию. Единственный раз я получил преимущество, которое мне дал Рыцарский крест.