Женский чеченский дневник - Марина Ахмедова

В других условиях людей, связанных сейчас в пару и сидевших тесно прижавших друг к другу, было бы сложно представить вместе, как сложно представить вместе волков и овец. У них не было ничего общего, они никогда не столкнулись бы вместе, не сведи их война. Война далекая и чужая для тех, кто занимал места у окон, теперь села так близко от них, что они чувствовали запах ее пота и могли разглядеть мозоли на руках, привыкших держать оружие.

Заложники расстегнули рубашки до пояса, показав бледную грудь со слаборазвитой мускулатурой. Солнечные лучи поблескивали на ней огоньками золотых крестиков. Наташа видела, как заложники постоянно прикасались к крестикам, прижимая их пальцами, будто вдавливая в грудь. Они верили в то, что этот маленький кусочек золота сможет защитить их от свинца. Машинально Наташа прикоснулась к своему крестику тоже.

Боевики подняли гранатометы на полки, оставив при себе автоматы. Они перебирали пальцами четки, не выпускали их из рук, а когда уставали молиться, вешали четки себе на шею. Несмотря на духоту, они не снимали даже разгрузочных жилетов, только расстегнули верхние пуговицы камуфляжных рубах, открывая треугольники волосатой груди. Они были очень разными – заложники и боевики. И жара только подчеркивала эту разницу – заложники расстегивали или снимали рубашки, а боевикам, чеченцам по национальности, раздеться мешали традиции. А может быть, они просто хотели быть готовыми в любую минуту принять бой.

Наташа попробовала вспомнить, видела ли она во время своих поездок в Чечню хотя бы одного раздетого по пояс чеченца. Только убитых или раненых в госпиталях. Часто ее поражали отутюженные стрелки на брюках сельских жителей и туфли, начищенные до блеска, несмотря на то, что кругом была раскисшая от дождей земля и отсутствовало электричество.

– Вы что, по воздуху летаете? – спрашивала она, когда ловила их насмешливые взгляды на своих колом стоящих от грязи штанах.

Стоило ей остаться на ночлег в их доме, утром она находила свою одежду выстиранной и высушенной, а кроссовки – отмытыми от нескольких слоев грязи. Она пользовалась местными традициями, когда в ее одежде становилось неприличным появляться даже в бомбоубежище. Жены отутюженных мужей приносили со двора холодную воду, терли в ней Наташину одежду, а ночью, когда все спали, сушили ее на огне. Все это делалось молча – без просьб. Утром, сытая и одетая во все чистое, Наташа говорила этим женщинам спасибо. Они отвечали ей кивком головы.

Пока заложники и боевики молились своим разным богам, а Он один следил за всеми ними сверху, Наташа уснула, привыкнув к упиравшемуся в ногу рожку автомата. И ей приснились Мальдивские острова.

Наташа погрузилась в прохладную бирюзовую воду. Растопыренными пальцами рук задевала мягкие водоросли. Вода обнимала ее, укачивала, как маленькую. В груди у Наташи расцветала любовь – легкая и невесомая, она наполняла ее, как полый сосуд, а она и была сосудом. Наташа раскинула руки – тоже хотела обнять воду, раствориться в ней и войти в маленьких золотых рыбок, проплывающих мимо. И она уже готова была с нею слиться, если бы не резкий металлический звук. Наташа вздрогнула и вернулась в автобус – боевики клацали затворами автоматов. Что-то случилось, поняла она.

В автобусе стоял запах, и она сразу узнала его. Он шел от рефрижератора, который, чуть обогнав их автобус, стоял на обочине. Задние двери фургона были открыты, запах шел оттуда. Вокруг сгрудились водители и боевики. Последние возбужденно переговаривались между собой на чеченском. Они несколько раз произнесли русское слово «специально», и Наташа догадалась, о чем они думали – им намеренно дали неисправный рефрижератор, чтобы остановить колонну.

Трупы начали размораживаться. Среди них были тела убитых в первый день штурма. Несколько дней они пролежали в подвале больницы, и сейчас из открытой двери фургона их запах распространялся в радиусе, наверное, десяти метров, вползал в открытые окна и двери автобуса.

Наташа встала с места. У нее еще оставалась неиспользованная пленка. Холодильная камера с трупами – не самый лучший кадр, но как документальное свидетельство поездки может пригодиться.

– Куда? – спросил сосед.

– Слушай, – сказала Наташа, она хотела назвать его по имени, но не вспомнила, как его зовут. – Я пойду, поснимаю. Ладно?

– Сиди на месте, – он легко выходил из себя, но быстро успокаивался.

– Сядь на место, – повторил он, проглатывая гласные. – Повернись к окну.

Боевики ждали боя – если рефрижератор был намеренно сломан, чтобы остановить колонну, значит, вскоре за остановкой последует штурм.

– Сейчас они пустят снайперов, – предположил кто-то с задних рядов.

Заложников немедленно развернули к окнам. Наташа поняла, что у них не будет обещанных семидесяти процентов. Не будет ни одного процента вообще, – когда начнется штурм, ни один из них не сможет броситься на пол – боевики не позволят.

Из окна она увидела Басаева, подходящего к рефрижератору. Он внимательно выслушал своих людей. Выражение его лица не изменилось. Казалось, он всегда думает о чем-то своем, и все, что случалось вокруг, было лишь досадными помехами, отвлекавшими его от важных мыслей.

– Короче, чините, – сказал он. – Предпринимайте действия, короче.

Он любил слово «короче», и когда говорил на русском, вставлял его почти в каждое предложение. Впрочем, в Чечне это слово любили все, и нередко разбавляли им разговор на своем. Говорил Басаев почти без акцента, только менял букву «в» на «у» и переносил в русский язык чеченские интонации. От этого его речь становилась мягкой, растянутой. Наташа ни разу не слышала, чтобы он кричал или ругался. Когда он давал интервью журналистам, то мог говорить-говорить, сыпля своими «короче», без жара, не стремясь переубедить или доказать. Просто говорил, немного показывая, что век бы их, журналистов, не видел, но обстоятельства вынуждают. А потом раз, вставал, обрывая себя или другого на полуслове, и уходил – время истекло. Время, отведенное им самому себе.

Басаев присел на корточки возле рефрижератора. Те, кто это сделал «специально», знали – он не бросит своих мертвецов. Он собирался вот так сидеть до тех пор, пока рефрижератор не будет починен, и в случае необходимости принять бой – здесь же, на дороге. Работал консервант. Ради уже мертвецов Басаев готов был превратить в мертвецов весь свой отряд, – у него зеленая повязка, ему все равно когда, главное – как.

Дурдом на выезде, подумала Наташа и вспомнила, как, вот так же сидя на корточках возле комендатуры в Ведено, он предлагал ей съездить с ним и его людьми за оружием.

– Поставщики – не местные, – серьезно говорил он. – Хочешь – поехали.

– Очень хочу! – радовалась Наташа, уже представляя, как павлином заходит в редакцию и торжественно выкладывает перед Геннадием Викторовичем снимки – Басаев покупает оружие у неместных поставщиков.

– Тебя сразу уберут, – остановил ее Басаев, плавно проводя рукой по воздуху – зачеркивая или отсекая. – Не мы. Поставщики. Поэтому ты никуда не поедешь. Я пошутил.