Расстрельное время - Игорь Болгарин

— Твое легкомыслие, Паша, порой меня удивляет. Видно, ни разу не клевал тебя в задницу жареный петух, — ворчливо сказал Гольдман. — Пойми, пожалуйста! Ты отправляешься в самый кипяток, и можешь там легко свариться. А я хочу, что бы ты даже не ошпарился.

— Но почему не тачанка?

— Не понравилась она мне… Сильно приметная, панская. На таких начальство ездит. С десятком верховых охраны. И то всякое случается…

— К сожалению, ни от нас с Бушкиным, ни от вас ничего не зависит. «Гочкис» зачем? — не унимался Кольцов.

— Для безопасности. И не зли меня, пожалуйста, Паша! Не расстраивай! — сердито выговорил Кольцову Гольдман. — На все случаи жизни, конечно, не застрахуешься. Но все же я буду чуть меньше волноваться, пока вы доберетесь до места. А у меня, учти, больное сердце. Мне доктор запретил волноваться.

Трое красноармейцев деликатно ждали, пока Гольдман с Кольцовым закончат разговор, и лишь затем по очереди представились. Тот, что в коже, назвал себя Артемом Кошевым, остальные двое пожилых были пулеметчиками, обслугой «гочкиса». Звали их Семеном и Савелием, и были они родными братьями.

— Ну что ж! Поехали! — шофер как-то сразу принял на себя командование экипажем. — Вы, товарищ комиссар — в кабину, — сказал он Кольцову и указал на Бушкина: — А ваш товарищ — третьим номером при пулемете.

— У меня карабин, — сказал Бушкин.

— Карабин — вещь хорошая, а все ж пулемет чуток получше, — уже стоя на подножке «фиата», сказал Кошевой. — Будем надеяться, обойдемся без шума.

Автомобиль легко задрожал, ожидая, когда все члены экипажа займут свои места. Кошевой отдал ещё какие-то указания пулеметчикам. И они выехали со двора гостиницы.

* * *

Утренняя дорога была тряской, кочковатой. С вечера ее изрядно вымесили двигавшиеся в сторону Крыма войска. Ночью грязь прихватил морозец, и она застыла. Автомобиль немилосердно трясло.

Невыспавшийся Кольцов надеялся часок-другой в дороге вздремнуть, но вскоре понял, что из этого ничего не получится, и стал с интересом разглядывать дорогу. Изредка по ней двигались подводы с какой-то военной поклажей. Сбившись в небольшие группки, устало шли полусонные красноармейцы. По мере приближения автомобиля они, не оборачиваясь, привычно сторонились к обочине. Для них эти, на автомобиле, были людьми из другого мира. Иногда Кольцов ловил на себе их недобрые взгляды. Испокон веку те, кто шёл пешком завидовал тем, кто ехал.

По обе стороны дороги во все стороны расстилалась ровная серая степь. Ещё недавно она славилась тем, что кормила своим хлебом пол-Европы. Чем она была засеяна прошлой весной, Кольцов никак не мог понять.

— К весне голод будет, — перехватив взгляд Кольцова, мрачно сказал шофер.

— Почему вы так думаете? — спросил Кольцов.

— А чего тут думать, — шофер взглядом указал на степь и произнес одно только слово: — Бурьяны!

Кольцов и сам теперь уже понял: прежде здесь, в Таврии, степь в эту пору ровно щетинилась стерней, а ныне больше походила на заброшенную свалку. Среди потемневших и поникших от первых заморозков кустов полыни, резака, синеголовника повсюду над степью возвышались темными бугорками, ожидая пронизывающих северных ветров, округлые головы курая, который еще называют перекати-полем. Для чьего-то несведущего взгляда этот пейзаж, возможно, и был милым, но не для хлебороба. Он-то хорошо знал цену заброшенной, опустошенной земли.

— А вы что же, из крестьян? — полюбопытствовал Кольцов.

— Родители, точно, из крестьян. А я уже — не пойми кто. В мехмастерских работал. Лобогрейки, плуги, бороны ремонтировали. Вроде бы и рабочий, а работал на крестьянина. Как выглядит голод, не по чужим рассказам знаю.

Долго ехали молча. Поднималось солнце, высвечивая всю неприглядность порушенной войной земли. На обочинах дороги им то и дело встречались разбитые в недавних боях телеги и снарядные передки, убитые, с вздувшимися боками лошади.

На окраине села Черная Долина, имения своевременно бежавшего графа Мордвинова, увидели нечто непонятное. Под пока ещё низким утренним светом оно выглядело издали чем-то громоздким и угрожающим. Серое, угловатое, отливающее металлическим блеском, оно походило на какую-то странную неземную конструкцию.

По мере приближения, Кольцов понял, что это — танк, эдакая диковинная в этих краях военная машина, призванная наводить страх на пехоту противника. Страха не навела. Брошенный белыми, он одиноко стоял на окраине села, и был похож на те танки, которые не без помощи Кольцова нашли упокоение близ Харькова во время наступления Добровольческой армии на Москву. Танк стоял здесь уже не один день. В подмерзшей грязи к нему была протоптана тропа. Вокруг него толпились любопытные. Каждому, кто шел или ехал по каховской дороге, было интересно своими глазами увидеть это заморское чудище.

— Поверни, — попросил шофера Кольцов.

Автомобиль сполз с дороги и мягко покатил по протоптанной тропе.

Танк был совершенно целый, никаких видимых повреждений. Сверху на нем сидели, свесив ноги в постолах[19], два красноармейца с винтовками. Они охраняли ценный трофей. Еще двое, расставив на куске брезента баночки с краской, старательно замазывали крупную надпись на стальной боковине «За святую Русь» и одновременно лениво переругивались с обступившими их мужиками.

— А что, уже отменили святость России?

— Дура! До Ленина, слышь, энту «таньку» повезут. И кто знает, могёт он неверующий, а мы ему такую дулю.

— Ну и как же она без имени? Вроде как не крещеная?

— Окрестим. Когда энту «таньку» останавливали, мово кореша Яшку из «танькиного» пулемета стрельнули. Мы промеж себя тогда решили, пускай будет рабоче-крестьянское имя: «Яшка — борец за мировую революцию».

— Буквов много, не вместится…

— А мы с другого бока.

— Не годится.

— А что годится?

— Надо бы что-то такое… Чтоб не про одного Яшку. К примеру, кто эту заразу завалил?

— Мы все. Четвертый московский полк.

— Вот и напишите, чтоб про весь полк. А лучше про всех москвичей. Что-нибудь вроде: «Товарищу Ленину от Четвёртого московского полка».

— Так опять же буквов много… Знаешь что?

— Что?

— Не морочь голову! Напишем просто: «Москвич — пролетарий». Так годится?

— Крестьяне обидятся. А лучше напишите: «Москвич — коммунист». Коротко и ясно. И сразу будет видно, что придушили эту заразу москвичи и что боролись они супротив богатеев за мировую коммунистическую революцию.

— Подойдет, — согласились маляры.

В другом кружке обсуждали достоинства невиданной техники.